Абстрактный человек - [63]

Соответствующее указание.

Свобода.

Полноте.

Возможна ли она, свобода?

Кто знает, кто знает?

Владимир Глебович на минуту забыл о своей болезни.

И. О чудо!

Как только он забыл о ней, и болезни — как не бывало.

Исчезла.

Как фантазия, как дым.

Может быть, и нет никакой болезни?

Но не будем снова торопить события.

Обо всем — в своем месте.

Скрип.

Откуда он?

Сверху.

С лестницы.

Шаги.

Точно.

Человек старается идти тихо. Но лестница выдает его.

Майков поднял голову.

По винтовой лестнице сходила фигура.

Знакомая.

Шинель.

Рыжая шапка.

Шарф.

Лицо закрыто.

Идет и не гнется.

Окостенело.

Страшно.

Жутко.

Сейчас скажет.

Это же…

Это же… Он. Петров.

И он здесь.

И его пригласили.

Не случайно.

Не место тут случайностям.

Фигура сошла с лестницы.

Сняла.

Шинель.

Шарф.

Фигура подала ему руку.

Пожатие.

Молчание.

— Я пришел, — сказала фигура, — чтобы рассказать вам о себе и о вас. Будете слушать?

— Буду.

— Слушайте.

Он налил полстакана коньяку и выпил.

— Это будет, как исповедь, — сказал он. — Я хочу вам исповедаться. Нужно. Вам нужно прежде всего, чтобы я исповедался.

— Мне никому не хотелось бы так исповедаться, как вам, — сказала фигура. — Давно мечтал. Только вы можете меня понять полностью. Другой — нет. Не может. Болдин — и тот не в состоянии. А он человек с головой. Он очень умен. Но по-своему. Мы когда-то, правда, давно понимали друг друга с полуслова, а позже разошлись. Жизнь развела. Но он, к сожалению, остался. Там. В прежнем мире. А понимание от мира. А я попал в другой мир. Нет, не вашего эксперимента, а эксперимента нашего, того, давнего, которому много уже десятков лет и продолжением которого является и ваш эксперимент. И ваши мучения. Скажу откровенно, хотелось бы мне начать с моей биографии. Затем же последовательно проследить, как я оказался тут. Как моя судьба привела меня сюда. Уже в К… настало однажды у меня такое время, что я стал интересоваться своими предками. Прекрасное занятие. Делает ясным тебя самого, твои поступки. Вот ты думал, что только у тебя такая судьба, а на самом деле оказывается, что до тебя какой-то твой прадедушка нечто подобное уже совершил, только при чуть иных обстоятельствах. Отмечу, особенных подлецов в моем роду не оказалось. Разве только я. Но и то, подлец ли я, требует совершенно особенного разговора. Бывают времена, когда подлецы, которые были бы явными подлецами в иные времена, в эти времена оказываются не то чтобы подлецами, а порядочными людьми. Времена своего требуют. Но это опять требует отдельных размышлений.

— Так вы начинали свою карьеру в К…? — спросил Майков.

— Подождите, всему свое время, дойдет оно и до К…, но начнем с предков, как в старых романах. Мой прапрадед был крепостным графа Алексея Федоровича Шереметьева. Граф владел несколькими имениями. Одно из них находилось в К-овском уезде Архангельской губернии. Там и проживал мой пращур. Он был охотник. Сам граф очень любил бывать в этом имении. Сохранились некоторые сведения о том, что он бывал вместе с моим прапрадедом на медвежьей охоте, и на этой самой охоте мой предок собственноручно заколол медведя и спас графу жизнь. Граф дал вольную, и с этих самых пор род Петровых ведет свое почти полностью свободное существование. Но хотя и получил мой предок вольную, но все равно остался жить в поместье и исправлял все прежние свои обязанности, поскольку ни к чему, кроме охоты, склонности не имел, да и переучиваться не хотел, да и не имел возможности. Да и к чему, собственно, переучиваться, если был у него кусок хлеба, хорошее охотничье ружье, свора собак и на сотни километров — нетронутые сосновые боры да болота, где этой дичи водилось в изобилии. Я, знаете, несмотря на всякий прогресс и развитие цивилизации, иногда завидую ему и его жизни, чего, казалось бы, человеку еще может быть надо? Того покоя, того благоденствия нам уже не видать, хотя и прогресс имеет быть, и все прочее. Но это я уклоняюсь от непосредственного повествования, которое должно рассказывать о тех обстоятельствах жизни моих предков, которые привели и меня к жизни моей, и не только к моей жизни, но и к выбору мною пути, по которому я пошел и достиг, как, наверное, вам известно, значительных успехов, если, конечно, считать за успехи строительство бронзовых бюстов и прижизненную славу в нашем городишке. Так и жил мой предок в лесах в относительной безмятежности. Начал он потихонечку богатеть, подкупать себе землишки, построил мельницу, потом даже и торговать стал, в конце концов получил не формальную, а уже практическую независимость от своего графа. Графу это не больно понравилось, и он всячески пытался оставить при себе моего пращура, но тот уже вкусил свободы и отделился окончательно, не оставив, правда, охоты, но уже как увлечения, а не как средства к жизни. Дед мой пошел по стопам отца своего. Он также был охотником, но уже прорезалась в тогдашних Петровых купеческая жилка. И стали они первыми во всей округе купцами, и мельницы у них были, и земли, и лошади, и коров уже не штуками считали, а сотнями. Зажиточность. Жизнь улыбнулась. Все они и были здоровые, крепкие, степенные люди. И все давалось им в жизни легко. Играючи, хотя так, конечно, лишь казалось, за крепостью их и здоровьем незаметно было, каких трудов стоила им их жизнь, как они ломались на работе и так далее, да это, впрочем, вам не интересно, хотя и это имеет особенное значение, поскольку показывает, что всего мы добивались не хитростью, не нахальством, не какими-то уловками, а своею честной работой. То, что стали мы богатеть, привело к тому, что мы не могли уже жить на человеческом дне. В обычности. В обычности — страшно. Есть в нас эта черта родовая — гордость и желание возвышения. Еще черта — уважение к власти. Всякий человек, который сам достиг многого, он ее уважает. Потому что власть его утверждение в жизни подкрепляет. Так всегда было и всегда так будет. Пока будет власть. Встал наш род на накатанную дорогу: только работай, поддерживай жизнь. И потому менять моим предкам особо ничего не нужно было. Из-за этого мы, Петровы, так похожи друг на друга выходили, не лицами, а порядком своим, отношением к жизни. Дед мой таков же. И отец. Петр Никифорович крепкий. Да еще крепость моих предков имела основу. Старой веры они были. Беспоповцы мы. Отца моего дед выделил рано. Дал земли ему. Лошадей и мельницу на реке Суе, есть там у нас такая речка небольшая. Я все это так подробно узнал, потому что потом, когда уже в городе К… работал на особой своей работе, о которой потом расскажу, так я документы видел, в архиве. Все документы на себя. А тогда до прадедов доходили. Как они, прадеды? Не того ли? А если того, то ого-го. Жили предки мои своей жизнью. Молились. Грешили в меру. Работали. Организованная она была, жизнь. Отличалась она благообразием и достатком. Дед мой говорил, что царица небесная — наша заступница. Он особенно тогда почему-то Богородицу почитал, и иконы у него с ее изображениями преобладали. Ни Николая угодника, ни каких иных мужских икон не было, а была именно Богородица, которая словно бы нас от этой основной жизни оберегала и давала нашей цельной жизни течь, быть собой. Недолго оставалось нам так жить. Основная жизнь уже поворачивалась. Стремилась. Наша же жизнь, та, за которую я бы и сейчас все, наверное, отдал бы, эта жизнь шла по своему вековому укладу, охраняемая старой верой и счастливым везением. Основной поток жизни не задевал ее. Настали новые времена. Меня тогда еще и на свете не было. Настал за ними тотчас голод, и все поехало как-то, и поняли мои мудрые предки тогда, что не отделаться им уже никогда от нахлынувшей так быстро и так повсюду этой новой жизни. Пролезет она везде. Не укрыться. Ни в лесах. Ни в полях. Ни в болотах. А в городах — тем более. У отца землю аннулировали. Самого в Сибирь. Кулак. Старовер. Беспоповец. Без суда. Нужно было тогда скорее новое время утвердить. Чтобы не дай бог старое не повторилось. А в Сибири уже я и родился. Я, может быть, так хорошо рассказываю про дедов моих, что я их не видел и жизни их не пробовал, а видел я с самого рождения жизнь уже другую, почти нищенскую, разбитую, расхлябанную, надорванную жизнь. О ней и рассказывать не буду. Отец мой в Сибири помер. Мать — тоже. Мне было семнадцать лет. Я решил вернуться на родину. Многое я про те родные места слышал. Сказка, а не места. Меня там не помнили. Ехал безбоязненно. Человек по молодости храбр. Страх приходит потом. Там я попал в сети.