Абстрактный человек - [55]

Очевидная связь со многими видениями, которые возникали во Владимире Глебовиче, поразила его.

«Неужели все они есть во мне, — подумал он, — неужели это все так реально, так ясно, так прекрасно, неужели я просто это как-то замечаю где-то, но где только это можно увидеть? Неужели я не придумываю это? А подсматриваю?» Майков в очередной раз испытал то вопиющее ощущение, которое он испытывал от собственных произведений (изображение на стенах он также принял, не зная, что оно есть на самом деле, за одно из собственных произведений), то ощущение, которое говорило ему, что то, что он видит, есть на самом деле, но скрывается от него, но что это понять невозможно, потому что в сознании отсутствовало что-то, что могло бы перевести сам образ в понимание, в осмысление происходящего, эта раздвоенность иногда, а в последнее время все чаще и чаще, приводила Владимира Глебовича в полное исступление, изматывала, отнимала силы.

А Вселенная на стенах все жила. Металась, колыхалась, но так гормонично, что сами эти колыхания напоминали неслышную тут, вдалеке от происходящего музыку. Майков будто видел невиданный еще им никогда срез бытия. Срез новой для него, крайне волнующей реальности.

Затем возникли новые изображения. Они заметно отличались от прежних, хотя между ними и космическими видениями можно было при внимательном рассмотрении найти некоторое сходство. Они напоминали пеструю цветную мозаику. В ней не было объема, в ней не было гармонии цветов, в ней не было бесконечности, она была по смыслу своему, по тому первому впечатлению, которое уловил Майков, более близкой к жизни, более существующей на самом деле, что ли. Именно на самом деле, а не в изображении.

Синие, черные, красные, оранжевые квадратики заплясали кругом по стенам и потолку, складываясь и рассыпаясь, образуя и разрушая мозаичные картины, напоминавшие то головы животных, то струящиеся зеленоватые реки, то вообще бог весть что.

В этих квадратиках ощущалась уже человеческая работа, вернее, человеческая обработка материала, тогда как в прежних изображениях была первозданность и стихийность.

Мозаики плясали, поражая самыми неимоверными сочетаниями. Им не было конца. Квадратики, из которых состояли бесчисленные узоры, то пропадали куда-то вглубь экрана, то выплывали из его же глубин, то снова исчезали, оставляя за собой иногда то черное, воздушное пространство, которое, видимо, еще сохранилось от прежних космических далей.

Владимиру Глебовичу показалось это все знакомым, словно он уже видел и космические провалы, и яркие абстрактные картинки, которые плясали перед ним сейчас. Был в них смысл, но смысл этот был явственно отделен от всех смыслов, которые таились в сознании Владимира Глебовича, и чем сильнее ему хотелось проникнуть в этот смысл, тем непреодолимее становилась тонкая, отделяющая его Я от этого мира пелена. И сознание, что этот мир действительно есть, что в нем есть свой смысл, своя грандиозная задача, не только не исчезало, но и укреплялось в нем.

— Что же это? — спросил он наконец.

— Это вы.

— Я?

— Именно вы, дорогой Владимир Глебович, и даже не вы, а лишь незначительная часть ваша, размером меньше двух микрон. Часть, так сказать, вашего Я, вашего мозга и вашего сознания. Видите ли, многоуважаемый Владимир Глебович, — сказал Иванов, — я с вами, кажется, уже делился своей гипотезой относительно развития нового сознания и нового человека. Если вы помните, по моей гипотезе, в сознании новейшего человека должна появиться некая новая область, если хотите, некое новое образование, чрезвычайно сложное, непонятное, фантастическое, может, по количеству элементов и по сложности превосходящее самою Вселенную, если считать мертвую вселенную, не считая живых существ. Это образование позволит новому человеку по-новому видеть жизнь. Оно примет в себя ту жизнь, которую не могло раньше принять сознание. Оно примет ее из небытия. Жизнь всегда рождалась и рождается из небытия, из пустоты, из Ничто, обращается в Нечто. Это, впрочем, также одно из моих предположений. Сначала это образование может развиться у одного-единственного человека. Затем же оно может появиться и у миллионов. Жизнь преломится по-новому не у одного, а у сотни миллионов. Это уже другое дело. Верно!? Я предполагаю, что рост вашего сознания, что некоторые изменения, которые в вас происходят, связаны с ростом этого Нечто, этого нового приемника бытия. Это Нечто напоминает мне опухоль мозга. Это аномалия. Но замечательная аномалия. Это то, что нам нужно, вы во многом оправдываете наши надежды, Владимир Глебович.

Новый космос.

Новая красота.

Новая правда.

Новая истина.

Вот что тут может оказаться.

— Как же это так, как это?

— Все тут очень просто, это Ваша аномалия — как в зеркале, вы не вдумывайтесь, Бога ради, в это все, это не должно вас занимать, поверьте только, что это все правда, что есть методика, очень успешная методика, вполне на научной основе. Она позволяет это сделать.

Владимир Глебович неожиданно представил себе тот образ из вращающихся вокруг святящейся точки зеркал, который дал ему сюжет для известной картины и о котором уже упоминалось.