Абрам Каган. Воспоминания - [18]
11/4 <…>
Я несколько раз побывал в Латвии, где тогда жил мой отец. Рига производила хорошее впечатление, и русская общественная жизнь била там ключом[202]. Там издавалась большая ежедневная газета «Сегодня», одним из редакторов которой был Борис Осипович Харитон[203], с которым я был в дружеских отношениях. Он был в Петербурге главой «Дома литераторов»[204], где я почти ежедневно бывал, часто там завтракал и не пропускал ни одного литературного вечера. Харитон был моим товарищем по тюрьме, когда нас высылали из России. «Сегодня» можно было поставить в ряд со столичными газетами, правда, «Последние новости»[205] были серьезнее в политическом отношении, но газеты на латышском языке нельзя было <…> сравнить с «Сегодня». <…> Я в редакции долго засиживался, обменивался новостями местными, и берлинскими, и парижскими.
Мой товарищ по университету Максим Яковлевич Лазерсон[206] был там профессором местного университета и возглавлял еврейскую группу в парламенте. Он считался там видным общественным деятелем. Потом наша дружба возобновилась в Нью-Йорке, куда он переехал. В Риге жил видный русский адвокат Оскар Осипович Грузенберг, известный в России по своим выступлениям на политических процессах и по делу Бейлиса[207]. <…> Он предложил мне издать его воспоминания и даже хотел принять частично участие в расходах. Его воспоминания не подходили к характеру моего издательства, и я очень вежливо, со всякими комплиментами, отказался издавать его книгу. <…> Потом он напечатал свою книгу в Париже целиком за свой счет[208]. <…>
11/8
Когда я бывал в Риге, я обычно заезжал в Эстонию — собственно только в столицу этой страны Ревель, переименованную в Таллин. <…> В то время как в Риге можно было сговориться почти с каждым, если не по-русски, то по-немецки, в Ревеле сговориться было труднее. Эстонцы стали ярыми националистами после притеснений царской России и чуждались говорить по-русски, даже если они [русский язык] знали[209]. Все же прослойка русского и немецкого населения была, и каждое из этих меньшинств придерживалось своей культуры. <…> Было и здесь русское книжное дело, довольно хорошо поставленное[210]. Конечно, оно было нашим клиентом и заказывало русские книги через нас. <…>
11/9
Своеобразную картину представляла собой Литва, где я неоднократно бывал. По объявлении самостоятельности главным городом, столицей стал Ковно, или по-литовски Каунас[211]. Город напоминал большой город черты оседлости, чем он, собственно, и был[212]. Хотя государственным языком являлся литовский, но за мои посещения <…> я буквально ни единого литовского слова не слышал, а только русскую речь и идиш[213]. Во главе государства стал бывший приват-доцент петербургского университета.
В Ковно жил мой близкий друг профессор Л. П. Карсавин <…>. Он был профессором истории Литовского у[ниверсите]та и хотя, приехав в Ковно, ни единого слова не знал по-литовски, в короткое время не только усвоил его, но читал лекции по-литовски, выпускал свои труды на этом языке и даже стал авторитетом в области стиля и построения этого языка, его новатором[214]. Вообще Л[ев] П[латонович] был исключительно одаренным, талантливым человеком, с огромными познаниями, как по историческим дисциплинам, так и по философским. В тюремной камере мы вместе читали Alfred de Musset и других французских поэтов <…>. Дружбой его я очень гордился и, будучи в Ковно, был его ежедневным гостем. В Ковно был еще Станкевич, тоже из Петербурга, приват-доцент у[ниверсите]та и на министерской должности при Керенском. В Ковно он тоже был профессор у[ниверсите]та[215].
Русская общественная жизнь в Ковно и вообще на Литве кипела ключом. Русские театральные постановки, лекции были обиходным явлением[216]. Читающая публика была главным образом русская и русско-еврейская[217]. Было большое русское дело «Литература» Богуславского и еще одно «Мокслас» (имя владельца позабыл), которое имело представительство советских книг и вместе с тем продавало и зарубежные издания. «Литература» не хотела заказывать советские книги у своего конкурента «Мокслас», и мы доставляли эти книги, и «Мокслас» должен был примириться с этим, т. к. он зависел от нас в отношении снабжения зарубежными изданиями[218]. <…>
12/3
Правда, русские были рассеяны по всему миру, но, проживая в Германии, я должен был сосредоточиться на издании книг на немецком языке. <…> Начал я довольно странно: первой моей книгой на немецком языке была книга Игоря Грабаря «Die Frescomalerei der Dimitrij Kathedrale»[219], которую я выпустил вместе с издательством «Die Schmiede». Это было молодое издательство богатых молодых людей, довольно лево настроенных, «салонные» коммунисты без всяких прав на это, ни по образу жизни, ни по происхождению. Эти господа отбили у меня на некоторое время [охоту] издавать книги на немецком языке. Но в Берлине проездом очутился Павел Николаевич Милюков[220], который мне предложил на немецком языке издать «Русскую разруху» — «Russlands Zusammenbruch». Я вступил в соглашение с известным немецким издательством «Deutsche Verlaganstalt», которое согласилось со мной выпускать книги русских авторов на немецком языке. Я обратил внимание, что очень мало книг по общественным наукам и истории <…>, [например] на отсутствие немецкого перевода «Истории России» Ключевского. П. Н. Милюков доставил мне свою книгу уже в прекрасном переводе, но с Ключевским было труднее <…>. Я обратился к Karl von Staehlin, который занимал кафедру русской истории в Берлинском университете. После некоторого раздумья он согласился переводить, за приличную плату, конечно. Ему перевод довольно трудно давался, и незначительную часть перевода я получил с большими проволочками, а затем он отказался за неимением времени. Перевод был совершенно неудачным. <…> Как пример укажу: слово «целовальник» он перевел как «Kisser»
