Абрам Каган. Воспоминания - [16]

Наконец настал день отъезда. Нам до последней минуты не верилось, что нас выпустят. <…> В том, что нас при посадке обыщут, мы не сомневались, всех ощупали (для женщин была женщина-агент). У Толи был медвежонок, с которым он не расставался <…>. Агент его ощупывал с разных сторон и, несмотря на все мои и Гени мольбы и плач Толи, разрезал ему брюхо, чтобы убедиться, не спрятано ли в нем что-либо. Мальчик долго не мог успокоиться и все всхлипывал. Геня достала нитки и зашила распоротое место.

Когда мы миновали Кронштадт и вступили в нейтральные воды, капитан пригласил представителей от нас (я, Карсавин, Одинцов) к себе в каюту, поздравил нас и вручил нам запечатанный чемодан (дипломатическая печать). Все вещи были в полной сохранности, и предложение о вознаграждении было отвергнуто как незаслуженное оскорбление. Нам долго пришлось извиняться пред разъяренным капитаном. Окончилось это приглашением нас к обеду за капитанским столом и выпивкой за общее здоровье. А это был старый морской волк, истинный пруссак с крайне консервативными убеждениями. Мы после трехдневной поездки без новых приключений прибыли в Штетин, откуда вся наша группа поездом отправилась в Берлин.

5/10

На пароходе в Штеттин по дороге в общем зале мы уже обсуждали вопрос о создании нового издательства в Берлине. Среди нас были члены правления моего издательства «Наука и школа» Котляревский, Карсавин и близкие к нему Лосский и Лапшин. Мы наметили даже ряд книг, которые мы намерены были издать, что я и осуществил. Решили по приезде привлечь и авторов из других высланных групп, в частности из Москвы: Бердяева, Франка, Степуна, Вышеславцева[167]. Кроме этой группы, преимущественно религиозно-философской, я хотел еще привлечь Прокоповича и Кускову[168]. Собственно говоря, я хотел создавать в общем то, что делал в Петербурге.

<…> По приезде в Берлин мы разбрелись по разным концам, но имели сведения, где каждый живет. Через короткое время мы созвали общее собрание высланных для ознакомления друг с другом, ведь были высланные не только из Петербурга и Москвы, но и [из] других городов.

5/12

На пароходе в качестве частного пассажира был известный драматург Николай Николаевич Евреинов с женой[169], интересной, очень живой и интеллигентной особой. Она обходила всех нас, высланных, и просила написать несколько слов в ее альбом. Я написал, что был бы счастлив при изменившихся условиях вернуться на родину. Часть ее воспоминаний была помещена в «Новом журнале», и она процитировала мои слова[170].

Прибыв в Берлин, я времени не терял. «Петрополис» уже там обосновался. Блохи приехали до меня, и там уже давно был С. И. Гринберг[171]. Но мне нужно было подумать о собственном издательстве, так как «Петрополис» никакой материальной поддержки не мог давать. Я с собой привез совсем небольшие средства, и нужно было подумать о семье. Конечно, в «Петр[ополисе]» я принимал самое живое участие, довольно долгое время без всякого оклада. Мои родственники отнеслись ко мне хорошо и обещали поддержку моему издательству. В доме рядом с их конторой <…> я снял комнату для издательства, но работал по вечерам, главным образом, дома, а затем в конторе «Петрополиса». Сначала это было небольшое помещение на Uhlandstrasse, затем в полуподвальном помещении, но очень удачном, в доме, принадлежащем Каганам, на Schulstrasse[172] и, наконец, переехали на Meinekestrasse, где оставались до выезда из Германии. Правление моего издательства состояло из двух лиц, меня и Д. Когана[173]. Это было GmbH (общество с ограниченной ответственностью). «Петрополис» был акц[ионерным] обществом, и правление состояло из Блохов, Гринберга и меня. Гринберг впоследствии выбыл и жил сначала в Финляндии, а потом окончательно обосновался в Лондоне.

5/16 <…>

Рынок для русских книг был большой. Помимо Германии, они шли во Францию и в исконные русские страны (т. е. когда-то принадлежавшие России): в Польшу, Латвию, Литву, Эстонию. Хороший книжный рынок был в Чехословакии. Большой рынок был на Дальнем Востоке — в Китае: Харбин, где был известный дом Чурина[174], Шанхай. Трудно поверить, но одно время русских книг издавалось в Германии больше, чем на немецком языке. Я этому тоже не верил, пока не убедился из статистики «Boersen Verein des deutcshen Buchhandels»[175].

5/28

В моем издательстве «Обелиск»[176] я преимущественно сосредоточился на книгах по философии и религиозно-философской литературе. Одной из первых моих книг была книга моего близкого друга Н. А. Котляревского «Наше недавнее прошлое»[177], которая несколько выходила из рамок моей программы. Затем одна за другой стали выходить «Философия неравенства» Бердяева, его же «Смысл истории»[178], С. Л. Франка «Живое знание»[179], затем книги Лосского, Степуна, Вышеславцева о Достоевском[180], Лапшина, Платонова «Борис Годунов»[181]. Особенно хочу упомянуть сборник «София», который содержал статьи философско-религиозного характера главных представителей этого направления[182]. Я отдал дань моим научным интересам, создав вместе с С. Н. Прокоповичем журнал «Экономист»[183]. Прокопович основал в Берлине «Экономический кабинет», и журнал был его органом. Продолжал издавать журнал до тех пор, пока Прокопович с «Экон[омическим] кабинетом» [не] перебрался в Прагу. Кроме журнала, я издал еще ряд книг по экономике.