А. Разумовский: Ночной император - [161]

— Много ли царскому гневу надо? Взять хотя бы вопрос о наследстве…

— Что наследство, — внешне равнодушно, а внутренне настороженно подхватил его заминку Разумовский. — Правит Алексеевна, по счету вторая, после нее править будет Павел, счетом-то вовсе первый. Какие заботы, друг мой?

— Так по мне — и забот быть не должно, а по царскому умозрению — сиди на троне да поглядывай по сторонам. Вдруг из какого кусточка-лесочка еще две-три венценосные головенки высунутся?

Алексей Разумовский рассмеялся:

— О том надо вопросить Елизавету Петровну. Знать не знаю, но от французов слышал: на Западе какой-то спиритизм появился. Если хорошенько повертеть стол, за которым сиживал упокойник, да с пристрастием поспрошать… как бывало в Тайной канцелярии у Александра Шувалова… все доподлинно и мертвец откроет. В том числе и о детках, кои были прижиты сокрыто.

— Неуж в Париже до такого додумались? — впервые о таких чудесах слышал Воронцов.

— Меня заверяют: доподлинно так, — заверил друга Разумовский, и сам-то об этом ничего толком не зная.

— Нет, как хошь, друг мой, а я столик вертеть не стану… — постучал кубком Воронцов. — Я лучше по-дружеству спрошу…

— …не было ли деток у нас с Елизаветушкой? — с обычной своей насмешкой подтолкнул к откровенности.

— Да, да! — в отчаянье, как в воду бросился Воронцов.

Алексей Разумовский поближе придвинулся:

— И только-то заботушки? Ведь тут наверняка замешан и Гриша Орлов?

Воронцову отступать было некуда.

— Как на духу тебе, Алексей Григорьевич, говорю: беспокоит государыню напористость Гриши. Не просит — чуть ли не приказывает венчаться. Слыхано ли дело: натер ногу непомерно облегательным сапогом и вот лежит с забинтованной ногой в служебном кабинете на диване, в присутствии входящих-приходящих внимания к себе требует. И государыня вынуждена говорить: «Гришенька, я сей час… вот только бумаги подпишу». А он: «Да брось ты к черту эти бумаги, иди ко мне!» Прямо ссылается на покойную Елизавету Петровну, она, мол, бумагами не занималась, когда при ней был Алексей Разумовский… извини, дорогой, чужие слова передаю… она потому что повенчана была с ним… опять извини, что задеваю душу… она не боялась ничего — почему бы не повенчаться и тебе, Катюша? Каково! Хочет быть императором — не меньше. При бабе-то похотливой! Везде шепчутся. Измайловцы да конногвардейцы сговариваются, чтоб идти к государыне просить… пока только просить!.. дабы воспретила такое несуразное желание. Но разве тебе не ведомо, чем оборачиваются просьбы измайловцев?!

Воронцов нарочно дал передышку Разумовскому — как-то воспримет все сказанное. Но Разумовский лишь хитро щурился на огонь.

— Вот и думает наша любезная Екатерина Алексеевна: а как же Елизавета Петровна жила? Венчанная или невенчанная? Детная или бездетная? Очень ей это интересно.

— Да ведь пусть Гриша Орлов живет, как сейчас живется. Чем плохо?

— Плохого, я так думаю, для самой государыни нет. Но для него-то? Говорю же: требует открытого венчанья. Мнит себя императором! Ведь не все ж такие, как ты, мой друг Алексей Григорьевич… попытай, дескать, его самого. Тебя то есть. С тем и послала меня государыня, уж не обессудь.

— Но что же я могу сделать?

Напротив него сидел уже не друг приснопамятный — вестник царский. Уполномоченный казнить иль миловать.

— Я еще яснее скажу, Алексей Григорьевич. Паче чаяния, ежели были какие бумаги, касаемые деток иль церковного венчания… их лучше уничтожить. Гадай потом! Было — не было?! Государыня-то наказала поспрошать об этом в полной доверительности. Так и сказала: из любви к графу Алексею Григорьевичу.

— Ты свидетель, Михайло Илларионыч: чту великую любовь государыни. За ее императорское величество!

При ярком пламени камина серебряные кубки опалило золотом. Стоя, выпили друзья-приятели…

Но друзья ли отныне?

Так и не садясь, Алексей Разумовский подошел к бюро и отпер боковой неприметный шкафчик. Оттуда он достал резную, инкрустированную золотом и драгоценными камнями шкатулку. Постоял над ней, не замечая, что выставляет гостю зад. Потом сдернул с шеи, по-домашнему не отягощенной шейным платком, нательный крест. С изнанки на его широком золотом скрещении был потайной кармашек. Алексей вынул маленький ключик и отпер шкатулку. Там лежали разные бумаги, но он взял голубой пакет, перевязанный алой шелковой лентой, концы которого скрепляла сургучная печать. Когда Разумовский оборотился, Воронцов понял, где он встречал такую печать: на личных посланиях Елизаветы. При обычных делах кабинет-секретарь пользовался другой печатью.

Когда Алексей Разумовский сделал шаг к камину, Воронцов, потрясенный и скрытым удовольствием, и ужасом, хотел его остановить… но не смог, лукаво не захотел. Чему бывать — того не миновать!

Алексей Разумовский поцеловал красную сургучную печать и со словами: «Все, Елизаветушка, прости меня!» — метнул в камин.

Жаркое пламя лишь на секунду взбилось новыми искрами — и продолжало с прежней жадностью пожирать уготованный для того дуб.

Крепче ли дуба человек?..

X

Можно было бросить в камин завещание Елизаветушки; вместе с тем и церковное письмозаручение батюшки приснопамятной перовской церкви, — но как выбросить себя-то, нынешнего?