А потом был мир - [7]
Сережа поднял свой велосипед, которым разжился сегодня утром, когда старшина роты Буравлев послал найти дом. Велосипед — Сережина слабость, с детства мечтал иметь его, но матери не позволял карман. А тут, как вошли в Восточную Пруссию, глаза разбежались: велосипедов — завались, всяких марок, из разных стран, один другого лучше. Сережа не раз подбирал их, но офицеры приказывали бросить. Так и протопал всю Пруссию на своих двоих. А сегодня подобрал вот этот, французский, что ли? Целехонек, ни одной спицы не погнуто, хотя лежал возле бомбовой воронки. И звонок работает. Машинка что надо!
— До свиданья! — сказал Сережа солдатам у костра.
— Будь жив, гвардеец! — откликнулся шустрый солдатик и опять стал предлагать контуженому. — Федь, а Федь, ну ты пригуби молочка-то. Глядишь — полегчает.
Сережа вскочил на велосипед и направил его по булыжной мостовой, идущей изгибом вдоль озера. И оттого что велосипед шел легко, и оттого что работал звонок, которым Сережа звенел совсем без надобности, и оттого что кончилась битва, и оттого что на дворе весна, тепло, на сердце стало радостно и возвышенно, и Сережа чувствовал какую-то особую легкость во всем теле, силу в ногах и, не отпуская улыбку с лица, все катил и катил вдоль озера. Потом он свернул в неширокую улочку, захрустела под колесами битая черепица, и Сережа оказался в мертвом квартале разрушенного города.
Пейзаж какой-то марсианский — остовы домов еще дымят, пустынно, дико, ни людей, ни животных.
Но вот пошли уцелевшие при бомбежке и артиллерийском обстреле дома. Возле двухэтажной виллы с высокими зелеными елями перед воротами Сережа остановился. Красная черепица на крыше, фасад сплошь зарос плющом, парадный вход украшают сидящие гранитные львы. На втором этаже, над парадным входом, балкон с причудливо гнутыми железными перилами. Красивые дома у немцев, аккуратные, чистенькие, как на открытках. И улочка эта, видать, была чистая и тихая. Вся в садах. Виллы большие. Богачи, поди, жили.
Сережа подрулил к воротам, соскочил с велосипеда. Калитка — из железных витых прутьев. Ограда каменная. Кирпич покрыт яркой глазурью. Красивая ограда, Сережа таких не видывал. Вдоль нее орнаментный тротуар, выложенный из разноцветных камней. Медная блестящая табличка у ворот. Написано готическим шрифтом. Сережа плохо читал по-немецки — мать всегда была этим недовольна, — а готический почти совсем не разбирал.
Он прислонил к ограде велосипед и, потянув медную ручку в форме львиной головы, открыл калитку. По каменной дорожке, обсаженной ровно подстриженной туей, пошел к парадному входу. У них в Сибири эта туя только в комнатах растет, в горшках. А тут прямо на улице, и зеленая, будто летом. У самого крыльца со львами по бокам чернела воронка от снаряда. Стена виллы была изрыта осколками, дверь сорвана, и вход зиял темным провалом.
Сережа шагнул внутрь дома.
Хейнц бежал разбитыми улицами мимо разрушенных и горящих зданий, бежал, задыхаясь от дыма и пыли. Проклятые русские! Начиная с утра шестого апреля они не дали ни минуты передышки от своего артиллерийского огня и бомбежки. Город объят пламенем я разрушен за эти четыре дня.
Хейнц выбежал к озеру и обессиленно прислонился к железной оградке, тянувшейся вдоль берега. Воздух здесь был чище, и Хейнц жадно глотал его.
По обеим сторонам озера, как часовые, стояли башни из красного кирпича. На этом берегу башня «Врангель», на том — «Дер Дона». Толстые, приземистые, они грозно ощетинились пушками. Хейнц видел на красной стене башни «Врангель» белое пятно. Он знал — это мраморная доска с надписью: «Немцы, помните о своих колониях!»
Здесь Хейнц и его отряд гитлерюгенда с грозным и красивым названием «Жестокие барсы» давали клятву вернуть фатерлянду колонии, отобранные после Версальского договора. Здесь «Жестокие барсы» пели песни «Германия, проснись!» и «Барабаны гремят по стране». Здесь они маршировали под воинственную барабанную дробь, проходили в факельном шествии и скандировали в честь фюрера «Зиг Хайль!», пели в экстазе:
Они верили в непобедимость Германии, верили в указанный провидением путь немецкой нации, верили в божественное происхождение «третьего рейха».
Он, Хейнц, чистокровный ариец. Белокурый, с удлиненной головой, с голубыми глазами и железным сердцем. Быть немцем — это значит воспитать в себе тевтонскую жестокость, презрение к слабым, готовность умереть за нацию и во имя немецкого духа на земле. И «Жестокие барсы» воспитывали в себе истинно немецкий дух. Весь мир должен встать перед ними на колени. Все эти Иваны, томми, янки. Весь этот человеческий сброд. Они все рождены, чтобы быть рабами немцев.
«Жестокие барсы» готовились стать повелителями. Выше самой жизни — исполнение долга перед нацией! Кем бы ты ни был, будь прежде всего немцем. Пять веков назад германское начало господствовало над всей Европой, и теперь надо было вернуть это господство и возвеличить Германию. Все во имя Германии, все для великой Германии! С нами бог!
