А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк - [31]

Все это мне понравилось, и я принялся отплясывать вовсю, оглушительно присвистывая, швыряя время от времени деньги невидимому контрабасисту, потрясая над головой невидимым прутом, гримасничая и подпевая. Вероятно, я еще был здорово под мухой, раз чудилось мне, что перед зеркалом в утреннем саду я танцую то с Хелей, то с Марысей, то с вдовушкой, то с Ясековой служанкой.

Тут-то и застали меня проходившие задворками еврейские музыканты. Я их еще и не заметил, а они уже заиграли. А я, совсем их не видя и думая, что я все еще на гулянье, отплясывал под их музыку. Только когда Моисей незаметно подошел ко мне сбоку и прямо в ухо мне взвизгнул кларнет, я остановился.

— Вижу, Петр, для тебя гулянье все никак не кончится.

— А как же. Вы ведь играете.

— А с кем танцуешь? С Марысей?

— Как тебе сказать. И с ней, и не с ней. И с этим.

Я показал на зеркало. Моисей был ниже меня ростом, он встал на цыпочки и заглянул в зеркало.

— С этим тебе не справиться. До смерти дотанцуешься, если со всем этим вдоволь погулять захочешь. Слишком много всего в зеркале, дружище. И сад, и поле за садом, и дома за полем, и холмы золотые, а за золотыми холмами — еще и еще что-то. Останься ты лучше с Марысей. Останься с ней, Петр. И свадьбу справь. А мы тебе, дружище, сыграем. Ох, как мы тебе сыграем.

Я стоял перед ними босиком, в закатанных до колен штанах, в расстегнутой рубахе. И видел Абрама Юдку, а за ним — праотца Авраама с вязанкой хвороста за плечами, и видел я, как он ведет сына и держит под мышкой меч. А над ними летит молодой сад, у которого вдруг выросли крылья, и похожий на крылатый сад архангел, и трубит в трубу.

— Если ты так хочешь, я с ней останусь, Мойше. Останусь с Марысей.

— Ну так станцуй с ней. Гляди в зеркало и танцуй. Но только с ней одной. А мы тебе поиграем.

И опять танцевал я перед зеркалом, а в зеркале кружился сад, кружились зеленые, желтые и красные яблоки. Но не одну Марысю видел я там. В саду, среди яблок видел я лицо Хели, лицо парня из-за реки, Ясека, его вдовушку и молоденькую служанку, обеими руками обхватившую тяжелый живот. Я закрывал глаза, но по-прежнему видел все то же. Я притопывал все задорнее, все сильнее, до боли в ногах, присвистывал в два пальца, но не мог их спугнуть. Они были со мной. Они все были во мне. Вдруг музыка перестала играть. Я остановился.

— Ну, как, Петр? С Марысей танцевал? С одной Марысей? Признайся, милый мой.

— На свадьбе скажу, Мойше.

— Ну как хочешь, я подожду. А теперь иди спать. Ты совсем зеленый, как яблоко.

И музыканты, взвалив контрабас на спину и взяв скрипки под мышки, сорвали себе по яблоку на дорогу и ушли под ракиты. Над ними летел архангел. Я подошел к яблоньке, вынул из ветвей зеркало и положил его стеклом вниз. Потом, пошатываясь от малаги и от танца в саду и видя все время архангела, что летел теперь во мне самом, я забрался на сеновал. Так и заснул с пролетавшим сквозь меня архангелом. И чувствовал, что он дышит во мне. От его дыхания зеркало мутнело. Но я по-прежнему все видел в зеркале. И все в этом зеркале танцевали.

8

Утром, чуть свет, заявился на велосипеде полицейский при пистолете, с винтовкой за спиной. Привез повестку о мобилизации. О мобилизации я уже знал от учителя: год тому назад он один-единственный во всей округе купил себе детекторный приемник. Я как раз стоял у колодца и наливал воду, чтобы напоить лошадей, когда во двор вошел полицейский, ведя впереди себя велосипед. Он сорвал яблоко над колодцем, посмотрел его на свет и сказал:

— Какое прозрачное. Семечки все до одного видно. Чудно. И всех вас насквозь видно, — и, внимательно приглядываясь ко мне, добавил: — Ты тоже весь насквозь виден. Как яблоко. Как вода. Труса празднуешь, милый, да? А знаешь, есть такая птица — страус. Она чуть что — сразу голову в песок. А ты — в сено готов. Под перину, в сено. Знаю я вас, перинников. Рыдз[4] вам не нравится. Витоса[5] вам подавай. А Витос ваш штаны обмочил. И еще обмочит. Он только это и может.

И, надкусив яблоко, полицейский сел на велосипед. Когда он проезжал через калитку, на него набросился пес. Бешено лая и подпрыгивая, пес старался схватить жандарма за штанину. Тот, целясь носком в песью морду, пытался отогнать его. Не глядя на тропинку, что вела под ракиты, он въехал в какую-то колдобину, потерял равновесие и растянулся во весь рост. Пес только этого и ждал. Он тут же вцепился полицейскому в ногу. Тот закричал. Из разорванных выше колена брюк виднелось белье. Я свистнул псу, готовому наброситься снова. Полицейский с трудом привел себя в порядок. Таща за собой велосипед, хромая, вернулся во двор и снял винтовку с плеча.

— Отойди от собаки.

— Да что вам от нее надо? Тоже мне герой, с собакой воевать собрался! Пошли бы со мной. Там собак много. Вот и постреляете.

— Тогда штраф плати, деревенщина.

— Ладно. Когда вернусь. А от пса держитесь подальше. Свою породу почуял, вот и цапнул.

— Я бы тебе показал «свою породу». Счастье твое, что ты на войну идешь, поганец.

И полицейский, сев на велосипед, уехал под ракиты. А оттуда — в деревню. Только когда он исчез за домами, я заметил, что пес, поджав хвост, подняв морду к небу, лежит на моих босых ступнях. В его старых глазах, наполовину затянутых бельмами, отражалась верхушка яблоньки, той, с почти прозрачными яблоками. Я хотел подойти к ней, сорвать яблоко и посмотреть на свет, правда ли в нем видны семечки. Но еще залитое водой солнце выскочило из-за угла дома, ослепило меня, и я увидел в кроне яблоньки то белое лицо с глазами и ртом, выбитыми пулями, которое проступило из-под коры осины. Его с двух сторон несли в руках улыбающийся Моисей и парень из-за реки. Я пошевелил левой и правой ступней. Пес привстал на передние лапы, и то лицо стало еще ближе. Я пнул пса в брюхо. Он заскулил и убежал в ригу.