5 декабря 1965 года - [36]

Мы стоим вшестером. Абсолютно неизвестно, что делать, ничего не происходит. А уходить нельзя, потому что подумают, что мы испугались угроз этой дамы. Мы уже увидели университетских оперативников и других вычислили. Тут подходит пацан и говорит: «Слушайте, ребята, а вы не можете помочь?» — «А что тебе надо?» Черт его знает, кто он. «Ребята, мне надо два слова сказать». — «Парень, ну хочешь говорить, говори, тебе ведь здесь никто не мешает. Иди — говори. Чего тебе надо?» — «Понимаете, они не дадут, гады, сказать. Вы не можете как-нибудь встать и задержать их?» — «Слушай, пацан, иди и говори. Чего ты к нам-то пристал?..» Потом выяснилось, что это был Юра Галансков. И он, действительно, залез на маленький парапетик и закричал: «Граждане, вы видели, что здесь только что арестовали двоих…» Его и схватили. Тут у меня угрызения совести возникли, оказалось, все-таки свой. И мы кинулись в драку. Юру мы не отдавали минут десять. Была большая драка, все били друг друга. После нее мы стоим, отдыхаем, подходит ко мне мужик и говорит: «Чего ж ты меня бил? Ты что, не видел, что я свой?» — «Ну, мужик, я откуда мог знать, что ты свой?» — «Разве ты не видел? Ведь я его тащил».

Мы стояли до восьми. Потом уж мы совершенно замерзли. Чтобы снимал кто-то эту тусовку, я не видел, честное слово. Несколько маленьких драк, одна большая — и все, больше ничего не было. Одного забрали, так над ним мы даже смеялись. Он спрашивает: «А что здесь происходит?» — «Не твое дело, иди». — «Не, а что здесь происходит?..» Пух… и его взяли и тут же увезли. Брали одиночек. Потом я слышал, что увезли человек тридцать. Нас никого не увезли. Мы ушли потом. Нормально купили водки, пошли ее пить.

А дальше? Исключили, конечно. Всего исключили двенадцать человек из МГУ[80]. А я обрадовался, когда исключали: наконец-то я что-то могу делать! Не кому-то морду бить, а теперь уже — им, впрямую. Я вышел на них. То есть они вышли на меня. С того момента началась драка с ГБ. А Смирнова я встретил потом на улице в Вене, в конце 1980-х. Он приехал туда преподавать русский язык и понятия не имел, что я там живу. Ну и перепугался же он — я думал, умрет от страха!

Глава 3. После митинга

Только 6 декабря те, кому по должности надлежит заниматься подобными экзотическими сюжетами и держать ситуацию под контролем — замминистра охраны общественного порядка Петушков, секретарь Московского комитета партии Егорычев и, разумеется, Семичастный, — отсылают в ЦК КПСС записки, информирующие об уже состоявшемся митинге. 8 декабря к ним присоединяется еще один высокопоставленный партийный функционер — секретарь ЦК ВЛКСМ Павлов.

Первые три документа не производят впечатления панических. Особенно это относится к запискам Петушкова и Семичастного. Петушков предельно лапидарен, его отчет вполне соответствует стилистике руководимого им ведомства и больше всего напоминает рапорт участкового милиционера начальнику своего райотдела о пресечении распития группой учащихся ПТУ спиртных напитков в общественном месте. Никаких намеков на политическую или юридическую оценку происшествия в этом рапорте не просматривается; совершенно ясно, что генерал прекрасно понимает: место милиции в подобных инцидентах — шестнадцатое. Трудно ручаться, но почему-то кажется, что, составляя записку, заместитель министра слегка пожимал плечами.

При ближайшем рассмотрении ничего неожиданного не обнаруживается и в записке В.Е.Семичастного. Разумеется, председатель КГБ при Совете Министров СССР, в отличие от заместителя министра охраны порядка, не может уйти от необходимости дать произошедшему вразумительную характеристику, а также объяснить, «кто виноват» и «что делать», сформулировать предложения на будущее. Он это и делает, не особо заботясь о соответствии одного другому.

Что произошло? Владимир Ефимович дает на этот вопрос совершенно ясный и недвусмысленный ответ: группа психически больных людей попыталась выступить с демагогическими заявлениями, но благодаря заранее принятым мерам оперативного характера эту попытку удалось предотвратить. О том, какое ведомство разработало и приняло эти спасительные меры, Семичастный скромно умалчивает.

Кто виноват? Слабый уровень политико-воспитательной работы среди учащейся молодежи и творческой интеллигенции, вот корень зла. И соответственно вина на тех, кто за этот уровень отвечает. Поэтому на вопрос «что делать?» председатель КГБ уверенно отвечает: усилить эту самую политико-воспитательную работу. (Естественно, ни автору записки, ни, вероятно, ее адресатам нет дела до того, что связь между уровнем политико-воспитательной работы и психическим здоровьем граждан, мягко говоря, неочевидна.) А кто за эту работу несет ответственность? Уж во всяком случае не КГБ. В своей записке Семичастный предлагает сделать «крайним» Московский горком партии, то есть товарища Егорычева.

А что же товарищ Егорычев? А он в этот же день посылает в ЦК текст, в котором фактически солидаризуется с концепцией «коллективной акции психов», но при этом подробнейшим образом — гораздо подробнее, чем у Семичастного, — описывает фактуру событий и меры