5/4 накануне тишины - [20]
Молитва. Опять она.
Старинная, потерявшаяся в прошлых веках,
забытая всеми молитва,
которую бездомный литератор в Москве
так и не записал до конца.
Откуда же они, древние, дремучие, исконные, посконные, про ядра могли знать и, наперёд, за нас молиться? В глуши лесов и болот… А спрос на недра наши нынче весьма велик…
Вспоротые, выпотрошенные недра Карагана, согревавшие царство безбожников Чёрным Солнцем… Ядерные тайны. Лагерные да шахтёрские расхожие предания,
и охота же Цахилганову перекатывать всё это в своей памяти так и сяк,
живучи они, как сорный караганник,
растущий на отработанных отвалах шахт,
— кустарник — сок — которого — чёрен…
«Кара-кан» — «чёрная кровь»…
— Ну-ну. Складно врёшь, Дула Патрикеич, — рассматривал умственную свою конструкцию Цахилганов и щурился: занятно получалось. — И кто же код этот сбил? Код самоликвидации лаборатории, занимавшейся программами вселенского научного масштаба? Да ещё — в структуре госбезопасности СССР…
— А ты думаешь, за Лаврентий Павлычем слежки не было? — надменно заметил старик. — Я не знаю, конечно, но думаю: Иосиф Виссарионыч и… сбил.
— Да как же он мог — после смерти своей — сбить?
— А может, его человек верный — код этот сбил, потом? И, может, даже знал ты, сынок, этого человека?…
Цахилганов напряг память — и утонул в ней, будто в ночной воде. В которой не видно ни зги.
— Хотя — нет, — бубнил старик. — До сего часа ты его не знаешь и знать не можешь,
где тебе…
Ну, пошёл петлять, старичище.
— Вот, ищут по сю пору: где приказ по автоматической ликвидации нарушен был, — продолжал Патрикеич неохотно. — На центральном пункте одна-то лампочка в Москве — не мигнула, вроде. При самоликвидации системы…
— Какой такой системы?
Старик вопроса будто не услышал, а продолжал уводить Цахилганова от прямого ответа куда-то в сторону,
— старый — энкавэдэшный — трёхглазый — хрыч.
— …Только не обнаружится она, лаборатория эта невзорванная с секретными-то открытиями, до нужного часа! Если и уцелела такая. Обнаружилась бы если — тогда и стрелять бы в них, в нынешних-то врагов родного народа и страны, не понадобилось! Тайная чистка — она ведь быстро бы прошла. Незаметно. Такая чистка чистая по всей земле, что — ууууу!.. Смотря, конечно, в какие руки попадёт лаборатория. А может, и ни в чьи она не попадёт! Там видно будет.
— Так, система-то как называлась? Ты знал? Или нет? Что ты тянешь кота за хвост? Ну, понагнал туману…
Старик снова затомился.
— Система? — вдруг встрепенулся он. — Это которая? А, ну да,
— по — разработке — неуловимых — способов — и — средств — против — врагов — страны — по — научному — использованию — природных — явлений — в — целях — государственной — безопасности — на — молекулярном — уровне — и — на — уровне — геокосмическом —
была тогда вроде… система одна, которая в устном только обиходе и обозначалась. Та ли, не та ли? Кто ж её знает… Забыл, калёно железо! Начисто забыл. Я — кто? Страж, да и всё!
Вечный страж я, недрёманное око. Так ведь ты меня обзывал, отпрыск?..
И тут присутствие старика в палате стало ослабевать, истаивать, пропадать. Зато шумы иных миров возникли и усилились непомерно.
Они, похожие на радиопомехи,
заполнили треском
всё пространство.
Однако вскоре, сквозь шум, начал пробиваться удалённый, тусклый голос Патрикеича:
— «Ослябя», что ли? Так, вроде, систему сам товарищ Сталин назвал, ещё при проектировании. А вообще-то — не помню я… «Особо Секретные Лаборатории Ядер и Биогеокосмических Явлений»… Слыхал ты словцо такое от главного начальника моего — от батюшки-то? От Константин Константиныча Цахилганова? «Ослябя»?.. То-то, что нет… Эх, вы — «Чижевский! Чижевский!». А что, разве он один у нас, такой-то, сидел? А по всем-то лагерям сколько их находилось? И Чижевских, и Войно-Ясенецких, и других, имён своих не оставивших? Мы их собирали в кучку, мыслителей. Охраняли. Их дело было — работать, а наше…
— Железным жезлом их пасти,
— от — греха — учёной — гордыни — избавляя — всегда-то — препятствующей — в — продвижении — человека — к — истине —
слыхали мы про ваши благодеянья. Как же-с, понимаем, не прид-урки, — смеялся Цахилганов.
— Урки — не урки, а лагерная пыль — она много толкового придумала, перед тем, как развеяться на караганских-то наших ветрах…
Цахилганов задумался. И кивнул печально:
— Да, скоро опять пойдут они гулять над степью — чёрные, неспокойные пыльные смерчи. А вот белые световые столбы мученичества, восходящие, будто бы, к небу — эти не видны ни мне, ни тебе, Патрикеич… Отчего это в Карагане пространство так аукается с душой,
а душа — с пространством?
Здесь…
— в — самом — центре — Евразии — где — умирает — Любовь —
будто попадаешь в сильнейшие вибрации Вселенной? А?.. Магнитные вихри информации разгулялись отчего-то, спасу нет… А глаза-то у меня, и в самом деле, нехороши. Режет что-то глаза, и всё тут…
У сына полковника Цахилганова.
Словно от невидимой пыли.
— Дула, где ты? Что притих, железная тяпка?
Старик, кажется, заплакал где-то вдалеке
— от — сложного — своего — и — великого — чувства —
потому что долгое время ничего,
кроме слабых всхлипов,
