33 мифа о Китае. Что мы (не) знаем об азиатской сверхдержаве - [50]

«Напрямую права человека, демократия или свобода слова не упоминаются, но эти темы вплетены в структуру текста», – рассказала мне Риина Вуокко.

Вместе с тем Мо Яня защищает членство в партии и высокая должность в союзе писателей, из-за чего художники-вольнодумцы подчас презрительно высказываются в его адрес.

Издательства никогда не знают наверняка, где находятся границы дозволенного, и чаще всего стараются не рисковать. Если у кого-то из чиновников возникнут претензии к ассортименту книжных магазинов, в издательстве полетят головы. Книги, затрагивающие такие острые темы, как история, религия или права меньшинств, проходят перед публикацией дополнительную проверку. Авторам художественной литературы дозволено больше, но и им забываться не стоит. Нельзя много писать о сексе (это аморально) или позволять себе излишний цинизм (не стоит огорчать читателя). Один автор написал роман о деревне, вымирающей от СПИДа, ведь в научно-популярном жанре подобное никогда не пропустили бы в печать. Правда, вместо СПИДа ему пришлось использовать другое слово, но все поняли, что он имел в виду.

* * *

Работая над книгой «Народная республика амнезии: возвращение на Тяньаньмэнь», вышедшей в 2014 году, американская журналистка Луиза Лим показала сотне пекинских студентов изображение «Неизвестного бунтаря». На этой фотографии, широко известной на Западе, одинокий человек на площади преграждает путь танковой колонне во время кровопролитных событий 1989 года. Из 100 человек лишь 15 опознали фотографию, остальные интересовались, Косово это или Северная Корея. Пожалуй, цензуре удалось частично стереть народную память.

Большинство родителей тех студентов наверняка помнит, что произошло в 1989 году, но они не хотят отягощать детей этим знанием. Профессор Юха Вуори не видит в этом ничего удивительного: многие финские ветераны тоже не стремятся обременять детей и внуков рассказами о войне.

Кроме того, подобные знания могут быть опасны. «Неизвестный бунтарь» – хороший пример того, как китайская пропаганда умеет переворачивать вещи с ног на голову. Подчас китайцам пытаются «объяснить» смысл этого фото. Пропагандисты уверяют, что мужчина на изображении – одинокий сумасшедший, которого солдаты пожалели, остановив танки. По мнению Вуори, эта трактовка тоже в каком-то смысле верна, но на Западе считают, что этот человек в одиночку противостоит военной операции.

В целом китайцы плохо осведомлены о своей истории.

«Они догадываются, что не знают всей исторической правды, но понимают, что попытки выяснить ее могут оказаться чреваты», – говорит Вуори.

Компартия стремится к единой трактовке исторических событий, и если человек задает слишком много вопросов – например, в школе, или разыскивая информацию другими способами, – на пороге может внезапно появиться полиция.

В современных событиях среднестатистический китаец, особенно горожанин, ориентируется обычно неплохо. Если в соцсетях начинают обсуждать проблемы коррупции, мошенничества, загрязнения окружающей среды или выходки знаменитостей, шумиха поднимается большая. Даже если впоследствии цензоры удалят материалы из сети, слухи будут передаваться из уст в уста. В Китае, как и в других авторитарных государствах, граждане умеют распознавать пропаганду. Когда в 2012 году в Пекине из-за сильных дождей начались наводнения, местные СМИ писали о 79 погибших, и моя китайская подруга, рассказывая мне об этом, не преминула добавить: «Официально». О настоящем количестве жертв оставалось лишь гадать. Китайцы способны читать между строк и определять по помпезным речам и газетным сообщениям, кого из политиков ожидает взлет, а кого – падение.

Китайцам хорошо известно и о пропагандистском характере телевидения и печати. В Китае не скрывают, что приоритетная задача журналистов – быть ушами, глазами и рупором партии. Многие репортеры отправляются в народ, чтобы выяснить мнение людей о том или ином событии. После этого партии они демонстрируют правдивый отчет об услышанном, а гражданам – отредактированную версию.

Не все китайцы считают пропаганду злом. Есть для них в этом слове и положительный оттенок: пропаганда действует во имя общенационального блага. Хейкки Луостаринен в своей книге «Большой скачок китайских масс-медиа» пишет, что многие китайцы одобряют пропаганду как инструмент, хотя и не верят ей. То есть человек может знать о наличии в отечественных продуктах следов тяжелых металлов, но при этом считать, что СМИ должны превозносить качество китайской еды – для всеобщего блага.

Однако, согласно Луостаринену, китайцы не осознают, насколько вездесущи щупальца пропагандистской машины. Когда об одном и том же год за годом твердят в школе, в новостях, в искусстве, то эффект трудно переоценить. Я тоже это заметила: многие мои китайские друзья, к примеру, не сомневаются, что тибетским и уйгурским территориям их государство несет исключительно добро. Неважно, направлена ли пропаганда на сплочение народа или пытается оскорбить старых врагов – японцев, но в целом, стимулируя национальное самосознание, она работает.

Профессор Маргарет Робертс из университета Сан-Диего считает, что китайские власти не обязательно стремятся скрыть от граждан всю неудобную правду. Они смирились с тем, что самые активные правдоискатели так или иначе докопаются до сути. Государство сосредоточилось на том, чтобы цензура не пропускала самые существенные из текущих проблемных тем – и преуспело в этом. Как пишет Робертс в своей книге «Цензура: как запутать следы внутри Великого китайского файрволла» (Censored: Distraction and diversion inside China’s great firewall), лишь треть китайцев знает о существовании системы интернет-ограничений и только пять процентов пользуется VPN для ее обхода.