27 приключений Хорта Джойс - [43]

— И Цунта снова мечтает стать механической птицей, чтобы петь каждый час.

— Прекрасная мысль.

— Но к чорту романьё.

— Нет, погоди, Рэй-Шуа, в самом деле, ты, может быть, тайно написал здесь роман и только из упрямства стесняешься открыться нам?

— Повторяю: к чорту романьё!..

— Однако журналы убеждены, что ради новых приключении и острых впечатлений ты залез на север, в лесную глушь, в медвежью берлогу, чтобы поразить мир новыми романами.

— Журналы верят в твой радио-темперамент и неостывающую энергию.

— Пишут, что ты в расцвете сил…

— Чукка, налей мне лучше коньяку. Я с наслаждением выпью за то, чтобы все эти журналы прогорели или нашли других дураков. Закурим, Хорт?

— Давай закурим — я подсушил табак.

— Подложить еще сучьев?

— Подложи.

— Кофе готов.

— Браво, Чукка.

— Вот коньяк, рюмки.

— Великолепно.

— Жизнь начеку.

— Ххо-хо.

— Наоми, скажи свое слово.

— Чукка, налей полнее коньяку Наоми.

— О чем сказать мне?

— Все равно, Наоми, что взбредет. Для церемонии.

— Сейчас — мы у костра весенней ночи. Мы бодрствуем, встречая восход солнца. Мы сознаем, что там в землянке каждый час поет Цунта, напоминая о быстро улетающем времени. Близится рассвет, близится час жизнетворчества. С высокой горы далеко видно кругом, что все преисполнено сном ночи. Но мы бодрствуем, празднуя весну. Значит — где-то может быть такие же охотники или иные люди, или не знаю кто — также сидят у костра и ждут рассвета, будто боятся его пропустить, поглядывая на восток. Я пью за тех немногих, кто дорожит часами Цунты, кто жадными глотками пьет сочное дыхание весны, кто не спит в этот рассветающий час. Право же слишком коротка жизнь и надо об этом помнить.

— Браво, птичка Наоми.

— Ты — наша Цунта.

— Хорт, ты погладь мои волосы и шею, как гладил мне прежде, это напомнит мне раннюю юность и сделает меня меньше… А то я так страшусь взрослости. Я даже перестала быть мечтательницей или почти перестала. Я хочу остаться дочерью весны, девочкой нового мира, ребенком времени. Хорт, Чукка, Рэй-Шуа, давайте скакать через большой огонь костра. Я под ложу кучу сучьев. Ну?

— Давай.

— Хто-хо. Скачем!

— Кто выше — кто дальше?

— В чем же дело?

— Ух! Чорт, берегись.

— Разгорайся, костер, пылай!

— Любуйся, мир, на своих детей.

— Ну, прыгай, начинай.

— Ярче гори, костер.

— Смотри, весна, смотри и радуйся!

— Сердца зажжены, как глаза.

— Первый Хорт. Ну.

— Ладно; я с разбегу?

— Все с разбегу.

— Валяй!

— Ух, ты… ух, несется!..

— Ррраз!

— Браво! Хорт! Вот твоя черта.

— Теперь, Наоми. Ну.

— С восторгом!

— Ррраз…

— Молодец, Наоми!

— Вот твоя черта. Чуть ближе Хорта.

— Чукка, ну.

— Ух! понеслась!..

— Ррраз… Готово.

— Твоя черта наравне с Наоми.

— Теперь очередь за обезьяной — за мной.

— Ладно. Валяй.

— Вот…

— Ррраз…

— Ага! Рекорд за мной. Я на четверть дальше Хорта. Прошу выдать мне приз — рюмку коньяку.

— Я оспариваю рекорд. Долой Рэй-Шуа.

— Браво, Хорт, браво! Ну!

— Ух, длинноногий дьявол.

— Вот… вот…

— Ррраз… Готово…

— Браво! Хорт. Рекорд побит. Дальше на четверть.

— Ну, нет. Посмотрим. До трех раз.

— Все равно — рекорд будет за мной! Будет!

26. Лето прощальное

Думал ли Хорт о смерти?

Нет.

Дети не думают о смерти, а он был истинный, искренний ребенок, научившийся еле ходить по земле счастья.

Не сожалел ли Хорт, что теперь перед концом дней своих он лишился спокоя созерцания и уединения?

Нет.

Новый, юный, второй Хорт теперь не знал, что такое одиночество или тоска.

Ведь Наоми, Чукка, Рэй-Шуа, Диана, землянка, охота, ружья, рыбацкая лодка и северная природа — окружали его радугой великой дружбы.

Не видел ли Хорт в чем-либо ошибки?

Нет.

Или обе жизни его — сплошная ошибка, или все происходящее, все совершающееся — сплошной разумный, утверждающий смысл.

Не он ли верил, что ничего на свете зря не происходит?

Значит — все основания за высшее оправдание жизни были у него в сумме прожитых лет.

Не искал ли Хорт еще большей высоты, чтобы в последний раз еще шире и глубже познать вершину достижений?

Нет.

Он невыразимо благодарно улыбался своей затейной судьбе и если искал высоты — то этой высотой он называл мысль пожелать и другим такого же блистающего счастья второй жизни.

Хорт смотрел вокруг.

Сам мир улыбался ему навстречу, как будто говорил:

— Ну, что тебе нужно еще?

И Хорт отвечал:

— Ничего. Со мной все.

Теперь Хорт облюбовал Черное озеро, что было в верстах четырех от землянки и стояло под сосновым обрывом высокой горы, на противоположной стороне реки так, что издали было видно на горе, в лесу, землянку.

Черное озеро было очень глубоко на середине, а на концах заросло густым камышом и травой, — здесь жили утки большими выводками.

Озеро отличалось крупной рыбой.

Хорт сколотил тут плотик и рыбачил, и охотился.

У Наоми был свой плотик, у Чукки и Рэй-Шуа — свои.

Все или разъезжались по разным местам или сцеплялись все вместе и плавали деревянным островком по громадному озеру.

Кто охотился, кто рыбачил.

Диана же неотступно следила за утками и повизгивала от непонимания, почему все так лениво бьют уток, раздражающих чутье.

После выстрела она спрыгивала в озеро и уплывала доставать утку — это было верхом ее удовольствия.

Фыркающая от воды черно-рыжая морда Дианы с уткой в зубах — изумительная картина, которая приводила Наоми в детский восторг; впрочем, не менее ликовали и другие охотники.