27 приключений Хорта Джойс - [30]
Мне все казалось, что это просто случайно вышло, что все это устроится лучше, справедливее, проще, как-то само собой.
Но вот идут месяц за месяцем, год за годом…
Я одиночествую…
В ночах нестерпимой тоски я зову, призываю вас троих и особенно Хорта.
А Хорт спокойно пишет, что менее двух лет осталось ему дожить, и хотя мое отсутствие глубоко огорчает, даже убивает его, но он умеет владеть своей волей, своим разумом, своим сердцем, чтобы заставить считать себя освобожденным от меня, своего юного покинутого друга.
Ах, Хорт, Хорт.
Никто, как только ты один знаешь — чего мне стоит писать эти строки, не рассчитывая даже на то, что письмо благополучно дойдет — так далеко ты, любимый друг и учитель уехал от Наоми, от бедной, навеки опечаленной птички.
Сама я говорю себе: бедная Наоми, отчего же так больно стучит твое сердце, а глаза устремлены в даль, на север? Разве ты ждешь счастья? Напрасно…
Да, напрасно…
Как напрасно я решаюсь писать такие неожиданные для вас письма, но вы все умеете молчать друг перед другом, если этого требует высшее соображение, а я не сумела…
Знаю, пусть, что Хорт все равно никогда не позволит мне приехать к нему, но я хочу, чтобы он написал мне, — в чем же справедливость нашей разлуки и как быть мне дальше.
Север и юг.
Знаю — мы живем на двух противоположных полюсах — смерти и жизни.
И я знаю другое: все условно, все относительно.
Здесь — юг, здесь — южная моя юность, мои тропические дни, но вся моя жизнь, все существо — там у вас, на севере, с вами в землянке, с Хортом, в глухом лесу.
Здесь — юг, но смерть…
Если я останусь здесь — мы равны с учителем — я умру в день смерти Хорта.
Старость и юность — один мир, одна легенда о жизни, одна законченная песня.
Я — в мудрой старости Хорта, а его юность — во мне: ведь Хорт в своей второй жизни не был согрет любовью возлюбленной, любовью подруги.
И мне, быть может, было назначено воистину стать его женой.
Но так не случилось, не произошло, не совершилось.
Я осталась одна, без значения, без смысла и это меня тяготит, угнетает.
Моя судьба была жить с вами.
Но ты, Хорт, ты отстранил меня выдуманной, неискренней, искусственной волей, и я гибну жертвой твоей роковой ошибки…
От своей прирожденной скромности, высшей деликатности и всяких высоких соображений, ты, Хорт, и все вы вместе, оставили, покинули меня…
Счастливая Диана, я не перестану завидовать тебе, не перестану…
Кончаю писать в слезах.
Прощай, Хорт, любимый, единственный мой друг, чья жизнь — моя жизнь.
Прощайте, Чукка, Рэй-Шуа, с горячей любовью целую вас. Я с вами.
Наоми».
Кончив эти строки, Наоми — вся в острой тоске и в тумане мучительных слез — долго не знала: отправить ли это письмо или разорвать?..
20. Перед смертью уходит зверь
Летняя охота началась.
Чукка, Рэй-Шуа и Диана с утра ушли с ружьями бродить по мелким заросшим озерам.
От каждого выстрела утиные выводки с шумом перелетали с озера на озеро, падая комьями куда-нибудь в гущу камыша, прячась от охотников.
Но Диана шла верхним чутьем и выгоняла добычу на воздух, стараясь поднять уток навстречу выстрелам.
— Трах-траррах, — разносилось крепко кругом в солнечной тишине и только опаловое облачко от выстрела недвижно висело в стоячем воздухе, лениво тая.
Лето здесь было дождливое — почти через день-два крупными перевалками сыпали, как горох, дожди.
На радость уткам — к озеру, густо-заросшему, нельзя было близко подойти.
Диана шлепала в воде усердно, часто по пути сганивая бекасов или тяжелых на подъем дупелей.
Чукка тренировалась на быстрых бекасах, взяв из 10 выстрелов двух, зато три кряквы и четыре чирка плотно лежали в ее сумке.
Чуть больше дичи тащил и Рэй-Шуа.
Охотники решили отдохнуть, выпить по чашке чаю с сухарями, намазанными желтками, и пойти тихонько домой, так как усталости, ноши и пути было вполне достаточно.
Даже неустанная на охоте Диана и та обрадовалась случаю подсушиться на солнце и вылизать свои лапы.
На пригорке у озера Рэй-Шуа развел костер и поставил кипятить чайник.
Чукка сняла обувь, освободилась от лишней одежды, вымылась у озера и легла у костра.
То же проделал и Рэй-Шуа.
Диана сопела от удовольствия, поджидая сухарей и прислушиваясь к приозерным звукам: а вдруг накатится уточка…
Костер потрескивал под тихий разговор.
— О чем ты думаешь, Чукка?
— Вот я глаза закрыла и вижу: отец на маленькой лодке рыбачить выехал, но в реке его мысли не тонут. Он беспокоен сердцем — Наоми перед собой он видит, будто с ним она и говорит слова ему, на цветы похожие.
— Быть может, на почте есть письмо от Наоми — надо завтра поехать.
— Надо.
— С утра я отправлюсь на почту и возьму ружье.
— Возьми.
— Если ты хочешь — я могу, не теряя времени, отправиться сегодня же вечером.
— Хочу.
— Прекрасно. Значит — ты знаешь, что письмо от Наоми есть, и оно очень нужно Хорту.
— Да.
— Знаешь ли ты содержание письма?
— Знаю.
— И ты будешь молчать, пока Хорт сам не прочтет письма?
— Буду…
— Ждала ли ты этого письма?
— Ждала…
— Теперь мне понятно — в чем дело… Мне жаль Хорта и жаль Наоми.
— Жаль…
— Еще так недавно казалось, что Хорт обвеян полным спокойствием и тишиной мира, и вместе с ним мы. А теперь шумит ветер, и на горизонте стая облачных птиц. Что несут они — эти белые птицы? Или так должно было случиться?
