140% - [72]

Вечером, когда мы с мамой разобрали мою сумку из стационара и вдоволь напились чаю, произошёл интересный инцидент. Приехал папа, чтобы увидеть меня. Я была очень польщена таким вниманием, выслушала снова его наставления, сказанные маме, что она неправильно себя ведёт и не смотрит за мной. Они стали ссориться, и тут в дверь позвонили. Долго никто не открывал. Мне было лень, потому что я думала, что это Тёма прибежал с улицы за чем-нибудь, забыв ключи, с ним это часто случалось; а родители были слишком поглощены взаимными упрёками.

Наконец, я встала и открыла — через минуту в квартиру вошёл Матвей.

Я немного смешалась, ведь была одета в необъятный домашний сарафан, а на кухне ругались родители.

— Проходи, — улыбнулась я, пропуская его в детскую.

Он однако немного задержался и поздоровался с вышедшей мамой, которая успела пойти красными пятнами от стычки с отцом. Она немного испуганно кивнула, обхватив себя руками, и вздрогнула, когда над головой отец резко произнёс: — А вы кто, молодой человек? Минуточку!

Матвей облизал губы, нервно улыбнувшись, и сказал, протянув руку для рукопожатия: — Я Матвей Алексеев, друг Тони.

— Друг, да? Угу, — ледяные глаза папы осмотрели высокую фигуру и миловидное лицо гостя.

Я тянула Матвея в комнату, избегая сцены, но надо было знать моего отца, чтобы надеяться на успех быстро скрыться.

— Это он, Тоня? — спросил он меня прямо. — Он отец твоих детей? Двоих!

Повысив голос, отец поднял палец вверх.

Матвей и отец встретились взглядами, и мне показалось, не понравились друг другу.

— Пап, не начинай, я не хочу, я только из больницы, — слезливым голосом сказала я, и это подействовало.

Отец смягчился, но всё ещё сверлил взглядом Матвея.

— Ладно. Но нам всё равно надо с ним поговорить.

— Хорошо, только позже, я устала, — капризным тоном сказала я и наконец закрыла дверь, отсекая нас от родителей.

— Фух, — усмехнулся Матвей и сел на мой стул возле письменного стола. — У тебя отец жёсткий, прямо как мой.

— Не бойся, с ним можно договориться — главное, не врать, а умалчивать, — ответила я, откинувшись на подушки, чтобы было удобно животику.

Матвей рассмеялся, тепло оглядывая меня.

— Я завтра улетаю, Тоня, — посерьёзнев, сказал он. — Знаешь, я все эти дни думал…

Я хотела его перебить, но он остановил меня взмахом ладони.

— Подожди, послушай… Отец мне ставит жёсткие условия, я должен учиться, чтобы кем-то быть. Он даже не согласен на наш Мед, хотя я мог бы перевестись. Его устраивает только Сеченовка. Я знаю, почему, он очень амбициозен, и считает, что я могу далеко пойти, если захочу…

Я слушала его, почти не воспринимая слова, потому что все они сводились к одному — долгой, очень долгой разлуке и бесплотным надеждам — это всё, что нас ждало впереди. Сейчас почему-то это не показалось мне преодолимым. Мы будем за тысячу километров друг от друга, и у каждого — своя жизнь. Это будет разделять, если выразиться мягко.

— …Ты остаёшься здесь. Я хочу сказать тебе, что я не бросаю вас. Я хочу быть с тобой, дать детям своё имя. Но пока не могу забрать с собой.

Боль у него в глазах была искренней, и я расстроилась.

— Матвей, я это всё понимаю, я же тебе вчера говорила об этом же. Не вижу тут драмы, — бравировала я, а голос дрожал от стоявших в горле слёз.

— Я буду приезжать, всё будет хорошо, — выдохнул он, сел рядом на кровать и обнял меня, чуть придавив к подушкам.

Так мы и пролежали, пока не настал глубокий вечер, и Матвей не ушёл. Иногда мы целовались, но почти не разговаривали. Даже я. Тени ложились на наши лица, душный воздух сменился осенней прохладой, льющейся в открытое окно. За порогом стоял сентябрь. Лето кончилось, и началась новая жизнь, о которой так не хотелось думать в конце весны.

* * *

Она стала искать хоть какую-то работу, потому что бесконечно просить деньг у бывшего мужа было невозможно, а впереди — рождение Тониных детей. О своей беременности она совсем не думала, понимая, что скорее всего не доносит малыша, потому что не могла себе позволить беречься и лежать на сохранениях всю беременность, как это было с Тёмой. Лида просто запрещала себе думать об этом ребёнке, зная, что если полюбит его и станет себя жалеть, то будет очень страдать, когда он погибнет.

Тоня стала ходить в институт на лекции, чувствовала себя хорошо, немного похандрив после отъезда Матвея, и сейчас вроде бы немного ожила, признаваясь, что ей интересно всё, что она узнаёт и даже не боится практики в морге, которая скоро предстояла.

Зарядили дожди, погода стала совсем прохладной, и Лида куталась в старенький плащ, то и дело попадая под дождь, забывая брать зонт. На учёт она не становилась, методично ходила на собеседования, где ей обещали перезвонить и не звонили, и не замечала, что стала быстро округляться. Никто бы долго ничего не заметил, если бы она сильно не похудела во время развода. Но животик сказал многое, особенно беременной дочери.

Теперь они как будто поменялись ролями. Тоня внимательно и многозначительно оглядывала фигуру мамы, а Лида надевала бесформенные майки с широкими штанами и ёжилась под взглядом дочки, ничего не говоря.

О Егоре она почти не думала, потому что это постоянно кончалось слезами. Что и говорить, очень смешная история — разведёнка ударилась в новый летний роман и забеременела от любовника, в которого ещё и влюбилась, как будто ей 18.