140% - [57]

Я отрицательно покачала головой.

— Тогда она может заставить тебя прервать, — с сожалением сказала одна врач. — Жалко, срок уже 14 недель, хорошенькие такие.

— Я не хочу прерывать, — ватными губами сказала я и добавила. — А там… правда сразу два?

— Абсолютно точно, — кивнула вторая. — Ты не бойся, ты молодая, всё у тебя будет хорошо. Вон тридцатилетние никак родить не могут, одни выкидыши. Рожай, пока Бог дал.

После анализов и УЗИ меня отправили на пятый этаж в гинекологию, но так как было уже девять вечера, с моей мамой связались, определили меня в палату, дождались её и документов и оформили меня на сохранение. Сказать, что мама была в шоке, ничего не сказать. Мы с ней почти не разговаривали, были при врачах, меня отправили в кровать, а она осталась. Единственное, что меня насторожило, это её фраза: «Я догадывалась».

Она меня недавно спрашивала, не хочу ли я ей о чём-то рассказать, но я свела всё к шутке. Хотя мне было не весело.

После экзаменов был выпускной, на который у меня совсем не было желания идти, но я пошла, ведь мы с мамой ещё два месяца назад выбрали платье, босоножки к нему и украшения.

Там я видела Матвея в костюме цвета слоновой кости.

Надо ли говорить о том, что он улыбался весь вечер девушкам, но даже не кивнул, чтобы поздороваться со мной.

А я уже знала, и эта тайна заставляла меня всё время думать и ни разу не засмеяться. Марина не могла меня растормошить и постоянно говорила, что мне нужно выпить, забыть его и прочее. Откуда ей было знать, что теперь я уже никогда не смогу забыть Матвея Алексеева, потому что у меня будет от него ребёнок.

Но ему сказать об этом я не посмела. Не только потому, что услышу насмешки в лицо о том, что это Ромин ребёнок. Просто я знала, что тогда испорчу ему жизнь. У него уже лежали билеты на самолёт, Москва ждала нового одарённого студента, и я не могла сломать это только одной фразой — у тебя будет ребёнок — даже из вредности не могла. Наверное потому, что любила его.

И потому что это было бесполезно.

Ничего бы не изменилось, он не кинулся бы менять свою жизнь. Его папочка, несмотря на то, что по иронии судьбы спал с моей мамой, возненавидел бы меня люто и первым поставил бы под сомнение отцовство Матвея. Я чувствовала это всем сердцем. Да и тогда отношения его и моей мамы рассыпались бы, как карточный шаткий домик, я могла бы поспорить на что угодно.

Я решила рожать в тот момент, когда увидела мгновенно появившуюся вторую полоску на тесте. В голове тогда зазвенело, стало нехорошо, но я осознала, что никогда не избавлюсь от ребёнка, не сделаю вид, что его не было. А вот папы малыша я рядом с собой не видела. Он улетал навсегда и пусть лучше не знает обо мне и ребёнке.

Конечно, это могло бы у меня получиться, если бы не мама. И её любовник, который был и отцом Матвея одновременно. Никогда бы не подумала, что жизнь — это сплошная Санта-Барбара.

За последние месяцы я очень устала и была рада, что наконец всё выяснится. Единственное, что не понятно, это университет. Я в него вроде бы поступила по результатам ЕГЭ и вступительных экзаменов на коммерческой основе. Алексеев Егор Ильич предлагал маме использовать целевое направление, но она отказалась, и правильно сделала. Не известно, сколько продлятся их отношения, а вот направление надо подписывать у него каждый год.

Я закрыла уставшие глаза и в неверном свете утра и ярких ламп больничного коридора снова вспомнился выпускной. В этот вечер я последний раз видела Матвея. На следующий день он улетал в Москву.

* * *

Мне повезло, крой платья «беби долл» позволял скрыть животик. На завышенной талии под лифом завязывался широкий ажурный бант, и юбки спадали вниз до самых носков босоножек. Сиреневого цвета с розовой ниткой платье в сумерках казалось серебристым. Мне оно очень нравилось, я всё поглаживала пересыпающуюся под пальцами юбку, чтобы успокоиться. Животик, который у меня уже появился, можно было скрыть под одеждой, хотя некоторые вещи я уже не могла надеть. Хорошо, что я не выбрала корсет, как многие девчонки, который надо было бы затягивать.

Если честно, то момент, когда мы собрались классом и нас построили для выхода, я помню смутно. Мы стояли в вестибюле группами, рядом шелестела юбками Кира, небрежно отвернувшись от меня, её вечная спутница Моника в алом платье, а я рассеянно крутила цепочку от сумочки и всматривалась в толпу.

Матвей был весёлым, как будто он перед выходом выпил стопку-другую коньяка. Он небрежно снял пиджак цвета топлёных сливок, оставшись в белой рубашке и жилетке в тон пиджаку, не хватало только висящей цепочки от карманных часов. Мне показалось, что он даже голову не повернул в мою сторону, потому что уж я то не могла оторвать от него взгляда. А внутри у меня постоянно, как надоевшая песня плавали слова — я не скажу, не скажу, не могу сказать.

Марина что-то без умолку болтала мне в ухо, и я чуть ухмылялась. По-моему, эта ухмылка осталась и на всех фотографиях, как будто мне тот вечер надоел уже в начале своей скукотой.

Позже мы вышли под музыку парами, и так получилось, что я шла одна, мне не хватило парня в нашем классе. В тот момент я подумала, что это какой-то знак судьбы и слёзы показались в глазах.