100 лет без любви - [31]

И вот этот день, момент, настал. Я чувствовала опустошение во всем теле. Не было страха, даже омерзение куда-то ушло. Остался вакуум, сквозь толстый слой которого до меня доносились слова песни. Мне она казалась погребальной. Вот сейчас меня обрядят в саван и положат в гроб. А потом закопают в землю так глубоко, чтобы ни единая дурная мысль больше не пробралась на поверхность, не отравляла воздух вокруг себя.

Мороз пробежал по телу, когда белоснежное кружево коснулось обнаженной кожи. На долю секунды я пришла в себя, но лишь для того, чтобы еще отчетливее осознать, через что предстоит пройти. На глазах выступили злые слезы. Я поймала озабоченный взгляд матери.

— Забирайся под одеяло, — велела она. — Посинела аж вся… Девушки, уходим.

Песня оборвалась, в комнате повисла тишина. Женщины потянулись к выходу. На меня старались не смотреть. Хотелось закричать: «Стойте! Куда же вы? Не оставляйте меня одну, с ним…» Я цеплялась за подруг взглядом. За бывших подруг. Не осталось их у меня. Разлетелись за месяц затворничества.

Мать задержалась.

— Вера, посмотри на меня, — попросила она. В голосе слышалось рыдание. — Что ты делаешь, доча? Зачем хоронишь себя заживо?

Губы ее дрожали, слезы лились по щекам. Она утирала их натруженными пальцами со сбитыми ногтями. Я подмечала малейшие детали, а душа пустела все сильнее. Внутри разливался холод. Глаза были сухими, хоть слезы и стояли где-то рядом.

— Нельзя так, — всхлипнула мать. — Нужно терпеть, нести свой крест. Может, слюбится еще…

Зачем? Ради чего? Что хорошего ждет меня впереди с постылым мужем?

Я молчала, глядя на мать. Пуховое одеяло натянула до подбородка. Дрожь била безостановочно. Чувствовала себя больной и старой.

— Вера, скажи что-нибудь, не мучь меня. Не молчи, мозг лихорадить начнет.

Мать ждала ответа, а потом махнула рукой и отвернулась. Я смотрела на широкую женскую спину, и она уже не казалась мне надежной, за которой можно спрятаться. У меня не осталось никого в этой жизни. Не я вас делаю несчастной, мама, а вы себя через меня. Такой жизни вы для меня хотели? Об отце я даже не думала. Как и он обо мне. Храпит, поди, сейчас в пьяном угаре, довольный, что свадьба удалась на славу. И меньше всего его заботит судьба дочери.

Через несколько минут дверь скрипнула, отворяясь. Показалось красное лицо Григория, а потом и сам он нарисовался в проеме. Пьяной неуверенной поступью приближался муж мой нареченный к брачному ложу. На губах застыла глупая улыбка, тонкие пальцы мяли исподнюю рубаху. Кроме нее ничего на Григории больше не было. Взгляд скользнул по худым кривоватым, видно после рахита, ногам, сплошь покрытым кучерявыми светлыми волосами, босым ступням с длинными узловатыми пальцами, переместился выше и остановился на уровне груди. Не могла смотреть ему в глаза, боялась всепоглощающего желания.

Кровать прогнулась под тяжестью тела. Пальцы заломило — с такой силой я вцепилась в край одеяла.

— Вера, любимая… Покажи мне себя.

Одеяло поехало вниз, как я не натягивала его на себя. Григорий был сильнее. Ткань жалобно затрещала, и я вынуждена была разжать пальцы. Холод сковал по рукам и ногам, я не могла пошевелиться. Стыд разлился по телу, когда осталась перед мужем, в чем мать родила.

Меня осматривали, словно племенную кобылу. Гладили, мяли… Я потеряла счет времени и перестала ощущать себя живой. Не могла смотреть на неприкрытую мужскую похоть. Икона на стене притягивала взгляд магнитом, но я даже не молилась. Сама понимала, что все еще жива, когда вскрикивала, если Григорий мне делал больно, сжимая грудь или раздвигая ноги и щупая то, что считалось сокровенным.

Не знаю, сколько длилась эта пытка, но потом стало еще хуже, когда Григорий перешел к делу. Он потерял контроль над собой и действовал грубо. Ноги мои раскинул так и вжал в перину, что заломило кости таза. Навалился всем телом, мусоля мои губы, лицо влажным перегарным ртом. Острая боль пронзила сознание, когда он с силой вошел в меня. Наверное, это стало последней каплей, и я потеряла сознание.

Очнулась в залитой лунным светом комнате. Тишину нарушало громкое и монотонное сопение. Я попыталась пошевелиться и чуть не закричала от боли. Сознание мгновенно восстановило в памяти недавние события. Комок сдавил горло, не давая дышать. Я хватала ртом воздух, пока не прорвало. Рыдания вырывались изнутри громкими вскриками, горло пульсировало, тело покрылось липким потом. Превозмогая ломоту в теле, я перевернулась на живот и уткнулась в подушку. Заглушая рыдания, я заталкивала подальше боль, которая, знала точно, будет отныне моим вечным спутником.

* * *

— Женя, проснись. Ты чего, а?

Не помню, когда еще так плакала. Навзрыд, отчаянно. Слезы лились безостановочным потоком. Дыхание было прерывистым, воздуха не хватало. И сердце колотилось, как бешеное.

— Жень, ну хватит уже! Хорош разводить сырость!

Если бы я могла! Понимала, что уже проснулась, и Захар пытается привести меня в чувство, но мыслями еще была во сне, Верой.

Меня с силой оторвали от подушки и прижали к чему-то большому и теплому. Рыдания перешли во всхлипы и икоту. Сознание прояснялось, и я поняла, что Захар прижимает меня к себе, почувствовала его запах и большие горячие руки на своей спине. Стало очень приятно и уютно, если бы не эта дурацкая икота. Не выдержала и потерлась носом о его плечо.