Сэмюель сидел в своем белом «де сото»[1], припаркованном на противоположной от Сентервилльской христианской церкви стороне улицы. Сэмюелю казалось, что старенькое здание очень походило на него самого, — то есть знавало и лучшие времена. Крыша колокольни во время торнадо 1984 года потеряла с полдюжины черепиц и все еще не была приведена в порядок. Кое–где облупилась краска, обнажив серые доски обшивки. Треснуло одно из высоких арочных окон. Трава на лужайке пожухла, розовые кусты не в меру разрослись, а береза, растущая во дворике между церковью, залом собраний и небольшим домом пастора, погибала от какого‑то паразита.
Сэмюель боялся, что если решение не будет принято в ближайшее время, то, к его большому огорчению, у него появится шанс дожить до той поры, когда на здании церкви появится табличка «продается», а на входную дверь приколотят абонентский ящик риелтора. Сэмюель взял с пассажирского сиденья лежавшую на нем Библию в потертом кожаном переплете. «Я стараюсь сохранить веру, Господи. Я стараюсь верить».
— Сэмюель! — По тротуару Фёрст–стрит, прихрамывая, к нему направлялся Холлис Сойер. Они встретились у крыльца церкви. Холлис ухватился левой рукой за проржавевшие металлические перила, оперся на свою трость, рывком приподнял протез и поставил его на вторую ступеньку. — Отис звонил. Предупредил, что опоздает.
— Неприятности?
— Не стал говорить, но доходят слухи, что Мейбл опять ворчит. И говорил он как‑то неохотно.
Сэмюель отпер входную дверь церкви и глянул внутрь, на когда‑то розово–лиловый ковер, лежавший в притворе. Теперь этот ковер был серым. Холлис поежился, переступая через порог. Сэмюель оставил дверь приоткрытой для Отиса.
За многие годы внутри ничего не изменилось. Выцветшие брошюрки все так же лежали аккуратными стопками. Потрепанный уголок ковра был все так же загнут от двери в сторону небольшого служебного помещения. Пыльные листья искусственного фикуса по–прежнему служили убежищем для пауков. Еще одна паутина раскинулась в углу высокого окна; следовало бы вытащить стремянку и смахнуть ее. Но кому взбредет в голову карабкаться на лестницу, если возможное падение неминуемо уложит его старые кости в больницу на длительный срок? А о том, чтобы нанять уборщицу, не могло быть и речи. Денег совсем не было.
Прихрамывая, Холлис двинулся по центральному проходу.
— Надо же, какая холодина, как в Миннесоте зимой.
В церкви пахло затхлостью, как это обычно бывает в помещении, наглухо закрытом на долгое время.
— Могу включить отопление.
— Не утруждайся. К тому времени, когда помещение прогреется, наша встреча подойдет к концу. — Холлис свернул во второй ряд, повесил свою трость на спинку одной из скамеек впереди и сел. — Так кто будет читать проповедь в это воскресенье?
Сэмюель расположился в том же ряду через проход от Холлиса и положил Библию рядом с собой.
— Воскресенье — это самая незначительная из наших проблем, Холлис.
Положив кисти на спинку передней скамьи, он сомкнул пальцы рук и посмотрел наверх. По крайней мере, медный крест и два подсвечника на алтаре были до блеска начищены и отполированы. Казалось, они были единственными предметами, получавшими хоть какой‑то уход. Ковру требовалась хорошая чистка, кафедру нужно было подкрасить, а церковный орган — отремонтировать.
К сожалению, с каждым годом уменьшалось и количество членов общины, и денежные пожертвования, несмотря на душевную щедрость прихожан, одни из которых жили на фиксированный доход, а другие могли рассчитывать только на государственную пенсию.
Господи… Сэмюель не смог продолжить, на глаза навернулись слезы, которые он постарался скрыть. Проглотив комок в горле, он посмотрел на клирос. Было время, когда клирос был полон одетых в красное с золотом хористов. Теперь же осталась только его жена Эбби, которая пела на воскресных собраниях. Ей аккомпанировала Сюзанна Портер на пианино. Как бы сильно Сэмюель ни любил свою старушку, он не мог не признать, что голос Эбби уже не был таким, как прежде.
