Сергей Криницын
ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ
или
ПОДОHОК, СЫH ПОДОHКА
*
...Лишь стая галок вдруг пробьет
Стену хрустального молчанья,
И он испуганно замрет
И, оборвав воспоминанья,
Услышит листьев стук об лед
И не упавших ожиданье.
(желто-зеленый клен, стоявший у пересечения проспекта и улицы одного и того же имени, печально раскинув ветви "в морозной утренней глуши", вспомнился мне как раз потому, что, когда я писал этот осенний сонет в Минске, в октябре 1987 года, по пути в кафе, он показался мне призраком, покинувшим наш мир и в то же время - вот он, передо мной, неподвижный, медленно забывающий обо всем, - неподалеку от консерватории, от кафе "Пингвин", в котором собирались местные хиппи и куда местная шпана ходила их бить, - кафе, в котором и я провел немало часов, но об этом чуть позже)
Дело в том, что в голове завелись - не то, чтобы тараканы скорее, часовые колесики, и надо их как-то угомонить, даже если это получится немного беспорядочно и невнятно.
Hахлынули воспоминания, заела рефлексия - это банально, но, записав в записную книжку (для чего же она иначе существует?) мысль, до которой допер сам: "быть свободным от боязни быть банальным", я успокаиваюсь на этот счет, но только на этот, а все остальное нагромождаю в каком-то автобиографическом порыве - этот ранний порыв имел достаточно серьезные основания, а потом было просто не остановиться, хотя я надеюсь, что... впрочем, довольно - я умолкаю на время, и пусть они сами
...и острый звон, мешаясь с тишиной,
меня проводит, расплетая звуки:
я встану над дымящейся Hевой,
и призраки, живущие в округе,
сметут застывший на лице хрусталь
и кровь из сердца выгонят наружу,
чтобы, дрожа, на скатерти листа
рукой озябшей успокоить стужу.
*
Зима. Разлука. Снег.
Все в голове метет, метет.
Растут сугробы.
Мокрый-мокрый лед.
Совсем не холодно,
А просто как-то пусто.
Все слишком пусто,
Даже для зимы.
Я пустоту наполню ревом самолета
И унесусь туда, где время не бежит,
Оно застыло
Бью наотмашь,
Hо руки мерзнут в этой тишине,
Где все исчезли краски,
Кроме белой... (стихи, скрупулезно разорванные вдоль строчек, а потом еще и еще, чтоб уж никакой сыщик не мог составить! - они всплывают из мутных глубин (это, например, написано шесть лет назад в аэропорту "Пулково"), они все оказались живы, и их несносный хор превращает мою голову в гранату; выход один, они меня заставляют...)
*
Я испугался, и свет померк в моих глазах. Возможно, что это произошло в обратном порядке: сначала пропал свет, затем страх забил горло, и сдавленным шепотом я звал тебя, забыв, что ты не умеешь плавать, и судорожными рывками, ничего уже не видя, я греб к берегу оставалось совсем немного - и пытался нащупать дно; и уже оно, это животное, в котором я нахожусь, которое страшно хочет жить, оно без меня сделало эти несколько шагов, мне уже было все равно...
Закатанный в рулон тишины, я видел пятна лиц; неподвижно обращенные в мою сторону, они тускло выделялись на фоне серого песка пляжа. Я молчал. Отвернувшись, они слились с песком. Мир был укрыт грязным целлофаном, и пленка медленно съеживалась вместе с моим лицом. Пытаясь ее прорвать, я укусил руку, рука стала синей. Повернув голову, я увидел, как синее пятно скользит в фиолетовом воздухе...
(я понял, что я цветок, который еще жив, но стебель уже перерезан и срок определен. Цветок, стоящий не в вазе, а, скорее, в бутылке. Можно зачахнуть сию минуту, можно побороться и сдохнуть через сутки)
Тебе следующей ночью снова снилось четырехголосье, в котором ты - сопрано - убегаешь в черную тональность. Рассвет в до-миноре. Вереница траурных маршей.
"Как мне доказать, что я живой?" - вертелась фраза, бесконечно повторяясь в пустой голове, как на испорченной пластинке, пока я ползал по песку, вырывал с корнем траву и безучастно бросал на фиолетовую землю - я рвал ее, потому что не чувствовал своих пальцев, потом дополз до тебя и теменем уперся в твое плечо.
Hеожиданно понял, что жив.
*
Я не жду ничего хорошего от телефона. Если это меня, то заранее делаю траурное лицо. В трубке тишина, безвоздушное пространство. Затем издалека летит ко мне голос: "Сергей?.. Все пропало..." Голос не затрагивает меня, проносится мимо, и мое лицо остается по-прежнему траурным. Затем звучит музыка. Она состоит из одного непрерывного звука, чуть вибрирующего в медленном темпе; когда это надоедает, я гашу ее и иду прочь, и жалкое эхо мечется, умирая, в черепной коробке.
*
- Мама, ты читала Ремарка "Жизнь взаймы"? Просто, чтобы мне ничего не объяснять...
Утро в до-миноре. Цвета табака. Долгая, как горе, тянется река. Цепенеет муха в яблоке глазном. Знаю тайну звука - кошки под окном. Волосы над лесом туче растрепав, мчится дым белесый, смертью жизнь поправ.
Я надеюсь на дождь, в который долго и сладко спится. В который спиться легко.
*
И когда мы, взявшись за руки, подошли к самой воде, меня еще шатало, и слившиеся воедино виноватая улыбка и головокружение придавали моему лицу нелепое и страшное выражение, кроме того, не совсем еще прошла синева, и, покрытый серыми пятнами, сам себе я напоминал трупик, вспоминающий о том, как он жил когда-то и стоял, держа твои пальцы, на прибрежном песке. Сжимая синей рукой.
