«Смерть была в начале, и смерть будет в конце». Промелькнула ли эта мысль в сновидениях девочки, разбудив ее в это особенное утро? Об этом она никогда не узнает. Открыв глаза, она поняла только одно: мир как-то изменился.
Освещенный циферблат будильника показывал, что до звонка еще целых полчаса, и потому девочка продолжала лежать в уютной постели, пытаясь понять, в чем же, собственно, состоит перемена. Было темно, но не так, как обычно в это время. На полках, заваленных всякой всячиной, можно было различить ее призы за верховую езду, а над ними смутные очертания лиц рок-звезд, недавних ее любимцев. Девочка прислушалась. Даже тишина сегодня была какая-то другая – в ней явственно ощущалось выжидание, смутное предчувствие, словно в паузе между вздохом и произнесенным словом. Скоро в котельной внизу разведут огонь, и дощатые полы старого фермерского дома жалобно затрещат. Отбросив одеяло, девочка встала и подошла к окну.
На улице было белым-бело. Первый зимний снег. Глядя на изгородь у пруда, девочка прикинула, что снегу насыпало не меньше фута. Ветра не было, и снег лежал ровным, без морщиночки, покрывалом и причудливо украсил ветки шести вишенок, посаженных отцом в прошлом году. В темно-синей полоске неба над лесом мерцала одинокая звезда. Опустив глаза, девочка увидела, что на нижней части стекла проступило кружево инея, и, приложив палец, растопила кружочек. Она зябко поежилась, но совсем не от холода, а от восторга: этот преображенный мир принадлежит сейчас только ей! Она стала торопливо одеваться.
Грейс Маклин приехала сюда из Нью-Йорка вчера вечером. Она и отец – никого больше. Это путешествие было, как всегда, просто восхитительно – два с половиной часа езды по Тэконик-Стейт-Паркуэй. Внутри их длинного «Мерседеса» было так уютно: они слушали музыку, обсуждали ее школьные новости и дела отца. Грейс нравилось его слушать и смотреть, как он крутит руль; в эти два с половиной часа он принадлежал только ей, такой по-домашнему размякший в этой нарочито небрежной одежде для отдыха. Мама с ними не поехала – у нее, как всегда, был не то какой-то обед, не то еще какое-то официальное мероприятие. Она приедет сегодня утром хадсонским поездом, она вообще поезд любит больше. Маму раздражало, что в пятницу вечером бывают бесконечные пробки, и она сразу начинала командовать: «Роберт (так зовут отца Грейс), поезжай тише», «Роберт, быстрее». Отец никогда не спорил с ней, послушно подчиняясь, и только иногда вздыхал, хитро подмигивая дочери в зеркальце – при путешествии «полным составом» ее ссылали на заднее сиденье. Отношения родителей всегда оставались для Грейс тайной: ей трудно было понять, кто из них верховодит на самом деле, а кто – подчиняется. Грейс предпочитала в это не вникать и нацепляла наушники своего кассетника.
В поезде мать обычно работала – сосредоточенно, ни на что не отвлекаясь. Грейс как-то недавно с нею ехала и была просто потрясена: мама даже не смотрела в окно – ну разве что разочек, да и то отсутствующим, невидящим взглядом, когда говорила по радиотелефону с очередной литературной «звездой», а может, это был кто-то из ретивых ее редакторов.
Свет в холле так с вечера и горел. Грейс в одних носках прошла на цыпочках мимо приоткрытой родительской спальни и остановилась, прислушиваясь. До нее доносилось тиканье настенных часов и легкое похрапывание отца. Грейс спустилась вниз. Сквозь незадернутые шторы на синеватые стены и потолок холла падал отблеск лежащего за окном снега. В кухне она залпом выпила стакан молока, заев шоколадным печеньем. Потом оставила у телефона короткую записку: «Поехала покататься. Вернусь к десяти. Целую. Г.»
Запихав в рот второе печенье, она пошла по коридору к черному ходу, где они оставляли одежду и грязную обувь. Грейс влезла в меховую куртку и, жуя, стала натягивать сапожки для верховой езды. Застегнув куртку на «молнию» до самого верха, она надела варежки и сняла с полки жокейскую шапочку. Тут ей пришло в голову, что, наверное, стоило все-таки позвонить Джудит и удостовериться, что та не передумала и все равно поедет кататься – несмотря на выпавший снег, но потом решила, что можно и не звонить. Джудит наверняка тоже обрадовалась первому снегу не меньше, чем она. Когда Грейс выходила на морозный воздух, в котельной заурчала печь.
Прихлебывая горячий кофе, Уэйн П. Тэннер бросал сквозь окно закусочной мрачные взгляды на ряды обледенелых грузовиков. Снег он не любил, но еще больше он не любил, когда его задерживали. А за последние несколько часов это уже вторая остановка.
Эти чертовы нью-йоркские полицейские явно рады были случаю поиздеваться. Вот сволочные янки! Они тащились за ним пару миль, не останавливая: понимали, что он все просек, и наслаждались ситуацией. Затем посигналили, приказывая прижаться к обочине, и тут к нему с важным видом направился какой-то сопляк, вчера только из пеленок небось. Лихо заломив стетсон, словно ковбой из дрянного кино, он потребовал предъявить путевку. Уэйн послушно вручил ее молокососу, и тот стал внимательно читать.
– Значит, из Атланты путь держите? – спросил тот, листая страницы.
