Весной 1792 года эпидемия тифа унесла жену и четверых детей Доминика Эдварда Гая де Ат Баллистера, третьего маркиза Дейна, графа Блэкмора, виконта Лонселза, барона Баллистера.
Несмотря на то, что лорд Дейн женился по приказу отца, он проявлял некоторое расположение к жене, которая родила ему троих красивых мальчиков и девочку. Он их любил, насколько был к этому способен – по обычным меркам не слишком. Лорду Дейну вообще не свойственно было любить кого бы то ни было. Что он действительно любил, так это свои земли, особенно Аткорт, родовое поместье в Девоне.
Его привязанность обходилась ему дорого, а он был не самым богатым человеком. И потому в возрасте сорока двух лет лорд Дейн вынужден был еще раз жениться, причем на мешке денег.
В конце 1793 года он познакомился, а затем женился на Люсии Узиньоло, семнадцатилетней дочери богатого флорентийского дворянина, шокировав своим поступком общество. Род Баллистеров прослеживался с саксонских времен – семь столетий назад один из них женился на нормандской леди и в награду получил от Вильгельма I титул барона. С тех пор ни один Баллистер не женился на иностранке. В обществе заключили, что маркиз Дейн от горя повредился в уме.
Несколько лет спустя и сам его светлость начал подозревать нечто подобное. Он думал, что женится на красивой девушке с черными как смоль волосами, которая с обожанием смотрит на него и ловит каждое слово, а оказалось – что на дремлющем вулкане. И еще не высохли чернила на брачном свидетельстве, как вулкан начал извергаться.
Люсия была избалованная, гордая, страстная и вспыльчивая. Она была безрассудно экстравагантна, много и громко говорила и смеялась над его приказами. Что хуже всего – его приводила в ужас ее несдержанность в постели.
Только страх, что род Баллистеров прервется, заставлял его скрепя сердце выполнять свой долг. Когда Люсия, наконец, забеременела, он стал неистово молиться о сыне, чтобы не пришлось продолжать эти упражнения.
В мае 1795 года Провидение вняло его молитвам.
Однако когда лорд Дейн увидел наследника, он решил, что ему ответил сатана.
Младенец был морщинистый, оливкового цвета, с большими черными глазами, непропорциональными руками и ногами и огромным носом. К тому же непрерывно ревел.
Если бы можно было заявить, что ребенок не от него, он бы это сделал. Но он не мог, потому что на левой ягодице новорожденного было такое же родимое пятно в форме арбалета, которым лорд Дейн любовался на собственном теле. Баллистеры поколениями носили эту отметину.
Не имея возможности отказаться от чудовища, маркиз решил, что это неизбежное следствие похотливых и противоестественных актов совокупления. В более мрачные минуты он думал, что его жена – служанка сатаны и мальчик – отродье дьявола.
Больше лорд Дейн не приближался к спальне жены.
Мальчик получил имя Себастьян Лесли Гай де Ат Баллистер и по правилам – второй из высших титулов отца: граф Блэкмор. Подходящий титул, шушукались за спиной маркиза. Блэкмор – значит «черный мавр», а ребенок унаследовал от матери обсидиановые глаза и волосы цвета воронова крыла. Ему также достался нос семейства Узиньоло – крупный, благородный флорентийский нос, из поколения в поколение передававшийся по материнской линии. Такой нос вполне подходил средней мужской особи Узиньоло, но у маленького, непропорционально сложенного мальчика он казался чудовищным клювом.
К несчастью, ему досталась также повышенная чувствительность Узиньоло. И потому к семи годам он остро ощущал, что с ним что-то не так.
Мать накупила ему красивых книжек с картинками. Никто из нарисованных в книгах людей не был похож на него – только горбатый чертенок с кривым носом, который сидел на плече маленького Томми и подбивал его на всякие пакости.
И хотя Себастьян никогда не замечал у себя на плече никакого чертика и не слышал шепота, он понимал, что, должно быть, он грешный мальчик, потому что его все время ругали или секли. Себастьян предпочитал, чтобы его высек учитель, а не отругал отец. От брани отца его бросало в жар и липкий холод, а потом возникало такое ощущение, будто в животе полно птичек и они бьют крыльями, стараясь вырваться. У него тряслись ноги, но он не смел плакать, потому что был уже большой и плач еще больше разозлил бы отца, у него стало бы такое лицо, которое страшнее всех бранных слов.
На картинках в книгах родители улыбались своим детям, обнимали их и целовали. Его мама иногда так делала, когда была в хорошем настроении, но папа – никогда. Отец с ним не разговаривал, не играл. Он не сажал Себастьяна на плечи или хотя бы на коня перед собой. Себастьян катался один на своем пони, а научил его этому конюх Фелпс.
Он знал, что не может спросить у матери, что с ним не так и как это исправить. Себастьян научился с ней помалкивать, говорил только о том, что он ее любит и что она – самая красивая мама на свете; все остальное вызывало у нее раздражение.
Однажды, отправляясь в Дартмур, она спросила, что ему привезти. Он попросил братика, чтобы с ним играть. Она заплакала, потом разозлилась и прокричала по-итальянски плохие слова. Себастьян не знал их значения, но понимал, что это дурные слова, потому что когда папа их слышал, он ее ругал. Потом они ссорились, и это было еще хуже, чем крик мамы и сердитый взгляд папы.
