Елена ПОПОВА
ВОСХОЖДЕНИЕ ЗЕНТЫ
Роман
I
Зента стояла недалеко от входа, хорошенько опираясь на обе ноги. Было бы неплохо прислониться к колонне, но она не могла себе этого позволить. Прямо над ее головой хлюпала озоновая дыра, и в продырявленной атмосфере шли ожесточенные магнитные войны. Она чувствовала это затылком и какой-то частью тела, расположенной около сердца. На душе было пусто. Она улыбалась, ежесекундно контролируя себя — каждому надо было сказать что-то приятное, что-то личное, в памяти каждого надо было остаться наилучшим образом.
Некоторых она терпеть не могла.
Несли, в основном, цветы. Роскошные осенние букеты. Она не любила каллы и пионы. Их было больше всего. Как на похоронах. Можно было сказать и так. Можно было сказать, что она хоронит сейчас основательную часть своей жизни. Годы… Они спрессовались и остаются здесь. Дождем ушли в эту землю, отразились в этом небе…
Церемонию прощания надо было провести на максимально высоком уровне.
Принесли огромную корзину цветов от Кондыбо-Кондыбайло. Принесли цветы от лилипута Никодимова. Угорацкий с женой пришел сам. Мелькнуло несколько ваз и какое-то безобразное деревянное животное. “Наверное, тяжелое…” — подумала Зента. Конечно, все это она оставит здесь. Всю ночь накануне она паковала чемоданы, а всю неделю до этого сдавала дела.
Зента чуть шире расставила ноги, встряхнула головой. Пусто, пусто было на душе. Но не все ли равно, что у нее на душе — это никого не касается. Люди все шли. Каждому надо было сказать что-то приятное. Она сама рассылала приглашения, подписывала своей рукой. Если хочешь, чтобы что-то прошло хорошо — надо все делать самой. Зента четко знала: в основе жизни лежит организация. Надо организовывать мероприятия, быт, завтраки, обеды, ужины, короткие приятельства и основательные дружбы, деловые связи, ночи любви, браки на всю жизнь. Для этого надо прилагать усилия. Если же пустить на самотек, и все вокруг ринутся в одном потоке, увлекаемые своими скрытыми, непроявленными сущностями, своими характерами и страстями, — придет хаос. Зента терпеть не могла хаос. В этом был смысл ее характера. Ее служение. Ее фанатизм. Она могла бы спокойно умереть сейчас. Вот здесь. У входа. Но не перестать улыбаться. Она не могла позволить себе расслабиться или прислониться к спасительной колонне. Это все очень хорошо понял г-н Шульц, когда принимал ее на работу в свою благотворительную организацию “Благая весть”. Сам г-н Шульц, выдающийся человек и выдающийся организатор, разбирался в людях.
К концу второго часа у Зенты разболелись ноги и стала неметь спина. Когда пройдет время, она будет вспоминать об этой очереди проститься с ней с гордостью и умилением. Когда-нибудь… Сейчас же это была тяжелая, изнурительная, черная работа. Художница Коркина чуть не вывела ее из себя. Это она притащила безобразную деревянную химеру. И теперь топталась перед Зентой и что-то невнятное говорила. Очередь за ней росла. Зента чуть не оборвала ее, но сдержалась. Мелькнуло напряженное лицо художника Васи У.
Официанты уже давно обносили шампанским, краем глаза Зента отметила, что кто-то уже перебрал. Впрочем, все еще было в рамках приличий. Потом с небольшой эстрады в центре зала Зента говорила речь. Тут она позволила себе лишнего, она имела на это право, она его заслужила. Она долго говорила о том, что сделала за эти годы. Она видела, что все устали и хотят только выпить и поесть. Но она говорила не спеша, обдумывая каждое слово, получая от этого удовольствие. А все эти люди, для которых и с которыми она работала, которые мешали ей работать, оговаривали и обворовывали ее, стояли вокруг эстрады и не смели расслабиться…
Наконец Зента закончила. Ее бурно, восторженно приветствовали. Потом все бросились к столам. Зента не хотела есть. Она медленно ходила между жующими, опять кивала, улыбалась, но ни с кем рядом не останавливалась. Скоро на столах уже ничего не осталось. Зента знала, как велик искус дармового вина и дармового хлеба, поэтому распорядилась, чтобы подносили еще. Подносили еще. За окнами темнело. Облака удушливой подушкой закрывали Город. Тяжело было дышать. Зента вышла из зала в коридор и пошла в самый его конец, в туалет. Коридор тоже до краев был забит людьми, выпивкой и закуской. Зента улыбалась и кивала всем. В туалете никого не было. Зента закрылась на щеколду и заплакала. Она плакала оттого, что никому здесь, в сущности, не нужна, что так и осталась чужой, а те бесконечные годы, которые она провела здесь, были значимы и дороги только для нее одной.
“Никогда не жди благодарности от людей, — говорил ей когда-то г-н Шульц. — Если ты пришла в “Благую весть”, не жди благодарности. “Благая весть” ставит перед собой другие задачи”.
Зента подошла к зеркалу — на нее скорбно смотрело заплаканное, немного мальчишеское лицо. Она умылась и подкрасила губы.
В дверях из коридора на лестницу озабоченно суетились два лилипута. На ступенях валялся пьяный Иващенко. На секунду Зента остановилась… Лилипуты подхватили Иващенко под руки и потащили по лестнице вверх. О ступеньки сиротливо бился его лакированный ботинок. “Май лав!.. — подумала Зента. — Май лав?..” — и твердой походкой пошла в зал.
