— Значит, по вашим словам, — сказала судья, — все началось со звонка в дверь.
Звонок — резкий, пронзительный, металлический звук, слишком громкий для пустого дома. Кэти отставляет утюг, кладет ладони на выглаженное белье — детскую пеленку. Замирает. Второй звонок, еще более долгий, громкий, настойчивый. Она затыкает уши. «Гость» трезвонит в третий раз, не унимается. Она перебирается к окну и украдкой выглядывает. Это не Тони. Суетится, сбегает по лестнице, дергает запертую на ключ дверь, открывает ее, кричит, что уже идет. Бежит по аллее к воротам, отпирает засов, оправдываясь: «Да-да, сейчас!»
— Забаррикадировалась? — говорит Джефф.
Кэти закрывает калитку, и, избегая называть его на «ты», отвечает, что больше не желает, чтобы бывший муж приходил, когда ему вздумается, и заходил к ней, как к себе домой.
— Резонно, — говорит Джефф.
Его прислала Лили. Вчера им показалось, что Кэти как-то очень подавлена. Они решили, что не могут оставить ее в таком состоянии одну расхлебывать все это.
Покинутая, потерянная, несчастная Кэти плачет навзрыд. И прямо возле ворот Джефф обнимает ее, утешает, успокаивает. Он будет о ней заботиться. На всю жизнь ей запомнятся его широкая грудь, к которой она прильнула, и охватившие ее огромные руки. Джефф — большой, толстый, почти ожиревший. Запомнится ей и его жаккардовый свитер — свалявшаяся в катышки синтетика — и едкий, горький запах пота, который в тот миг показался ей вовсе не противным, а каким-то теплым, — да-да, по-человечески теплым, — успокаивающим.
— Вы сразу оказались в его объятиях, — заметила судья. — Ничто вас не насторожило, а напротив, судя по вашим словам, вы испытывали к нему симпатию, даже влечение.
Разумеется, нет. При иных обстоятельствах Кэти даже и близко не подошла бы к нему. А где-нибудь на автостоянке, она бы и вовсе предпочла обойти стороной и его самого, и его лысину, и, как жалкую компенсацию, жиденькие волосенки, стянутые в хвостик, отвисшие на коленях спортивные штаны и грязные кроссовки. Она корила себя за то, что судит о людях по внешнему виду. Ну, как можно догадаться, что за невзрачной наружностью сожителя подруги (отныне, единственной) скрывается такая широкая душа. Именно так и сказала: «Такая широкая душа».
Он осматривает засов на воротах и замечает, что его можно запросто открыть: просунуть руку между решетками и поддеть щеколду изнутри. Она слушает его, и горе куда-то улетучивается. Он рекомендует ей установить дистанционное управление на ворота, как для телевизора, не механическую штуковину, а то, чем можно, не спускаясь, управлять прямо со второго этажа.
— А так можно? — спрашивает Кэти.
— Конечно, можно!
Раньше он работал с электроникой в одной конторе, и сам ей все установит.
Раз так, ей хочется большего, например, и звонок сменить. Этот — очень громкий.
— Отвратительный, — добавляет она, затыкая уши.
— Ладно, поставлю новый с боем, — обещает Джефф.
Она кивает, «звонок с боем, как в старину».
История с засовом внушает доверие. Кэти вспоминает, что еще в доме разладилось. А он теперь пусть думает, как починить. Хотя никакой он не предприниматель, а просто торгует битыми машинами, специализируется на запчастях. На свалке за холмом, в смятой в гармошку легковушке всегда найдется новый карбюратор или переключатель передач, совместимый со старыми моделями… Джефф может всё. Лили с восхищением повторяет: «Абсолютно всё». У него золотые руки. Пока они идут по аллее к дому, он замечает, что грунт местами просел, появились выбоины.
— Нужно будет подсыпать гравия, не промышленных отходов, а настоящей речной гальки, — продолжает Джефф и останавливается между двух платанов во дворе. — Красивые, — добавляет он. — Таких в городе не много. Сколько им? Лет сорок — пятьдесят?
— Гораздо больше! — восклицает она. — Они росли еще при моей прабабушке. Их посадили, когда был закончен дом.
Он не слушает ее, поддевает кору ногтем.
— Тебе повезло, ни следа бактериального ожога.
Она и не догадывалась, что платаны может поразить бактериальный ожог, кипарисы — да, они тогда чернеют и становятся похожи на сгоревшую тряпку, а тут какая-то зараза пошла и у платанов. Они гибнут один за одним по всему региону, может, действительно, бактериальный ожог. Переживая свое горе, она даже не задумывалась о платанах, таких огромных, широких, крепких. Болезнь неотвратима, возможна, вероятна. Если платаны погибнут, она этого не переживет. Она представила себе двор без одного платана, а потом без второго. Невыносимо.
— Настоящий дом, — сказал он, любуясь фасадом. — Когда дом без подвала и чердака, это — не дом. Дача, возможно, но не дом.
Лили рассказывала ему, что дом красивый, но он даже и подумать не мог, что он еще и такой большой. Ему нравится. Есть в нем что-то загадочное. Он так и сказал: «Что-то загадочное».
Кэти признательна ему и смущена, этот грузный, тяжеловесный, неотесанный, грубый невежа способен на тонкие чувства. Вот уже во второй раз с тех пор, как она открыла ему ворота, он показывает, что во многом разбирается и многое чувствует, во второй раз он находит нужные слова, слова, которые ее трогают. Толкая входную дверь, она раскрывает все самое дорогое другу, который сможет оценить деревянную лестницу, обветшалые обои, увядшую краску и даже странные фаянсовые плиточки на кухне ядовито-зеленого и ослепительно-желтого цвета, на фоне которых все женщины ее семьи готовили обед, на фоне которых дети о чем-то задумывались с куском во рту, зеленая плиточка, желтая плиточка, а вот тут — две зеленые подряд. Зеленая плиточка должна была быть в сердцевине соцветия из желтых квадратиков, а желтая плиточка — в россыпи зеленых. Неразрешимая загадка, от которой клонит в сон.
