I
Как только утвердилась советская власть, стали ремонтировать давно разрушенное здание школы.
Лет десять стоял дом пустой. И не дом уже это был, а остов один… Сначала стекла поразбились, потом кто-то по ночам рамы повынимал, а в годы войны, когда тяжелее стала жизнь без мужиков и некому было в лес за дровами ездить, и вовсе растаскали все по щепочкам. Только и стоят стены каменные, да дыры от окон зияют. По вечерам не любят бабы мимо разрушенного дома ходить. Все им там черти видятся. Ну, а ребятишки, — те лазали. Известно, ребятишки, — все ищут чего-то, богатств каких, вроде жестянок старых или деревяшек.
Ребятишки привыкли к разрушенному дому, не боятся его.
Иной раз какая-нибудь бедная солдатка просит девятилетнего своего сынишку:
— Сбегай, Гришутка, в школу. Авось, щепочек каких разыщешь. Затопим. Ну, сбегай!
И Гришутка, холодными осенними сумерками, под моросящим дождем, бежит в школу, роется в пыли и мусоре, ищет щепок. Другой раз вытащит пару каких завалящих бревнышек, которых не заметил другой, посильнее да постарше, и с торжеством домой тащит.
Ребята школы не помнят. А вот бабы, те и школу, и учительницу последнюю помнят. От тифа умерла учительница. Ласковая была и добрая, всем советчица и помощница, во все нужды крестьянские входила. И вдруг, в один месяц, не стало ее. Плакали по ней и ребятишки и бабы. А мужики, — те хмурые ходили.
С тех пор и пропала школа. Словно учительница с собой жизнь из нее унесла.
Назначили новую учительницу. Приехала — старая, неласковая.
Пожила неделю — другую. Ребята неохотно в школу ходили. Уехала.
А новой и не прислали. Опустела школа. А там и рушиться пошла. А когда началась война с немцами, тут уж стало не до школы.
Многие ученики последней учительницы на войне пропали. Другие ребята подрастали, а школы не было.
Проходили годы. Отшумела империалистическая война, а за ней и внутренняя, гражданская. Затихло все. Утвердилась советская власть. Много, много людей погибло за войну. Молодежь новая подрастала, без школы в жизнь вошла.
Все уж привыкли к разрушенному дому с зияющими дырами. И вдруг однажды заволновалась деревня, зашумела. По распоряжению из города начался ремонт школы. В погожий осенний денечек привезли бревна, доски, и закипела работа. А через месяц — другой, новенькая и чистенькая, стояла школа. Полы белые, чистые, покрасить не успели. Сияли на солнышке новые стекла.
А в то время, когда отстраивали школу, и заварилась каша у вдовы — солдатки Авдотьи.
После погибшего на войне мужа наладила она своим умом хозяйство, работничка себе на помощь подрастила — сыночка Васю. Люди смотрели и удивлялись: — «чисто мужик Авдотья, и Васька — мальчонка у ней золотой. Заместо отца работает».
А как начался ремонт школы, как шальной стал Вася. «В школу да в школу».
Оно бы и отлично. Пустила бы Авдотья мальчонку в школу, и ему польза, и ей, может, еще лучше бы стало.
Так нет же.
Затвердила себе Авдотья, что хозяйство пропадет, коли Вася в школу ходить будет, и решила — никаких школ.
Вот тут-то и пропала мирная жизнь авдотьиной семьи.
А ребята на деревне бегали смотреть школу и волновались. Теперь у них только и разговору было, что о школе.
Однажды под вечер встретились на деревенской улице два мальчика и остановились поговорить.
Один из них был Вася, сын Авдотьи. Одет он был бедно, хотя мать его не из бедных считалась. На широком, почти круглом лице его светились большие, светло-синие, умные глаза.
Другой, одетый в теплую рубаху и обутый в новые сапоги, был Ванька, сын местного лавочника.
— В школу пойдешь, Васька? — вызывающим тоном спросил он.
— Пойду, — нерешительно ответил Вася.
Ванька, очевидно, ждал вопросов. Вася ни о чем его не спрашивал. Он казался сильно смущенным и расстроенным.
Ванька еще подождал минутку.
— А вот я пойду! — уверенно сказал он, видя, что Вася о нем не любопытствует. — А грамоту ты не знаешь?
— Знаю. Выучился, — ответил Вася.
— Ну, поглядим. Я знаю, я лучше всех учиться буду.
— А ты почем знаешь, как учиться будешь?!
— А знаю. Вот знаю.
— Все у меня есть — книжки, тетрадки, и все. Батька всего накупил. — «Хочу, говорит, Ванька, чтобы из тебя человек вышел».
Вася помолчал.
— Я лучше всех грамотный. Вот смехоты будет, как соберутся все в школу.
Антошка Кривой — ему уже 13, а ни-ни не знает, — оживленно продолжал Ванька.
Он нагнулся, обтер руками пыль со своих новых сапог.
— Сапоги новые, глянь. Хороши ведь, а?
— Хороши. Да я пойду. Мать послала.
— А ты глянь, — смеясь, дернул его за рукав Ванька.
— Отстань. Нагляделся.
Вася быстро пошел прочь.
Пройдя несколько шагов, он обернулся. Ванька стоял нагнувшись и тер руками сапоги.
Вася посмотрел на свои ноги в грязных стоптанных лаптях и пошел быстрее. Ему надо было зайти к отцу Кривого Антошки. Он снимал в аренду землю у васиной матери.
Передав поручение матери, Вася поспешил домой.
В маленькой, но чистой избе была видна хозяйская рука. На деревянном столе горела лампа.