Варвара с утра не в духе. Она сердито швыряет по раскаленной плите сковородкой, на которой жарится в подсолнечном масле нарезанная ломтиками картошка, — просыпала из бумажного картуза на пол соль — дурная примета — и, подбрасывая в топку мелкую щепу, все время вздыхает и ворчит сама с собой.
В соседней комнате, в углу, на полу две дочери, Оля и Катюшка, играют в куклы. Оля — постарше, лет семи, шьет из пестрых лоскутьев наряд для куклы, Катюша — младшая, лет четырех, на кривых рахитичных ножках стоит около и вытягивает тонкую худую шею, всматриваясь круглыми любопытными глазами, как ее сестра наметывает иглой широкие неумелые стежки… Кукла важная, тряпичная, плотно набитая хлопьями из старого отцовского пальто… Чернилами занятно подрисованы ее глаза, нос и башмачки на ногах.
Отец, токарь Павел, озабоченно сидит за столом и молчит.
Каждую весну, когда солнце заглядывает в петербургские рабочие кварталы, курносое, словно расплюснутое лицо Варвары покрывается веснушками. А теперь вместе с веснушками на ее щеках, около ушей и на лбу выступили какие-то буро-желтые, сплошь слившиеся пятна… Точно такие же пятна были у нее, когда она была беременна Катюшкой…
И Павел встревожен. Он не может отвязаться от мысли, не затяжелела ли Варвара опять…
Теперь это было бы особенным несчастьем… Вот уже более месяца, как бастует их завод. Все, что было в их доме ценного — венчальные кольца, самовар и менее нужная одежда — заложено в ломбарде, Лавочник вчера отказался давать на книжку, и впереди не предвидится ничего хорошего. Ходят слухи, что часть товарищей становится на работу на прежних невыгодных условиях, а вместо остальных, которые у администрации на дурном счету, будут набраны новые.
Тоскливые мысли не дают покоя Павлу. Он весь виновато сжимается и глубоко уходит в свою рабочую синюю блузу, насквозь пропитанную вареным маслом и медной пылью.
Обедают рано. Варвара гремит тарелками, режет большими ломтями хлеб и ставит на картонном подстельнике чугунок с постной похлебкой… Оля бросаег куклу, первая садится за стол, берет деревянную крашеную ложку и вертит ее в руках.
Варвара с сердцем вырывает ложку, ударяет Олю по лбу…
— Ты куда, дрянь, прежде старших лезешь?
Оля надувает губы, но не плачет, а только трет рукой на лбу раскрасневшееся пятно…
Павел не вступается за дочь, хотя ему и жаль ее.
Варвара поворачивается к мужу и зло с раздражением кричит:
— Пойдешь жрать-то иль нет? За-а-бастовщик!
Павел ничего не отвечает, чтоб не усиливать раздражение Варвары.
Обедают молча… Тяжелое и тупое, придавившее взрослых, передается и детям… Они присмирели. Оля уставилась глазами в отцовскую тарелку и рассматривает простенькие голубые разводы на ее краях… Обычно едят все вместе: отец с матерью из одной посуды, а Оля с Катюшкой — из другой… Теперь же перед отцом почему-то стоит особая «почетная» тарелка, употребляемая в праздники для гостей, и Оля не знает, хорошо это или плохо… Должно быть, плохо, потому что отец с матерью все ссорятся друг с другом…
К концу обеда Катюшка не выдерживает… Оля нечаянно задевает под столом ее босую ногу. Катюше щекотно, она косится на сестру, и, зажимая рукой рот, заливается ребячьим смехом…
Мать строго цыкает на нее.
— Ты у меня пощеришь зубы!.. Вот погоди, послоняется еще отец без дела около материнского хвоста, так все просмеетесь!
Перед вечером Павел наносит из колодца со двора полную кадку воды, снимает рабочую блузу и одевается, чтобы куда-то идти…
Варвара затеяла в кухне мелкую стирку и с засученными выше локтя рукавами полощет белье в корыте, установленном на сосновый старый, сколоченный гвоздями табурет.
Павел собирается к товарищам. Варвара входит в комнату и, складывая на животе мокрые растертые докрасна руки, говорит:
— Ты куда опять в костюм обрядился?.. Аль обрадовался, что до дирехтора депутатом выбрали? Ка-ак же!.. Новые фасоны объявились, — муж в депутатах форсу задает, а жене не стыдно, небось, босиком на люди выходить?.. Из какой теперь получки башмаки станем покупать? А? Смотри!..
Варвара отдергивает ситцевую полосатую юбку и выставляет вперед ногу…
Едкие и незаслуженно обидные слова тяжело слушать. Павел покорно оглядывает Варвару, — ее прохудившиеся, стоптанные башмаки и по-мужски большую, мозольную ступню ноги…
Горько, что Варвара не понимает того лучшего и светлого, чем скрашивается его неприглядная рабочая жизнь и ради чего он голодает.
Лицо Варвары мелко и часто передергивается от злобы. Она заморенная, измученная и некрасивая, видно, что за время забастовки изболелась душой от забот и нужды… Павел понимает, как трудно ей… Хочется подойти к ней ближе, приласкать ее и объяснить простыми товарищескими словами все, что так ясно ему самому… Но нет сейчас таких слов, которые она поняла бы… Все равно не поймет!.. Надо хитрить, изворачиваться и придумывать какие-нибудь объяснения, чтобы не вызвать новой бури. Павел напрягает ум, перебирает мысленно всякие доводы и ничего подходящего не отыскивает… Приходится говорить правду…
Вкладывая в каждое слово бережность и ласку, он говорит тихо и волнуясь:
— По делу нужно, Варя! На собрание!..
