посв. жене
У въезда на бензоколонку в пыли обочины живая ворона рвала клювом мертвую ворону, издалека алел кусочек мяса. Алел особенно ярко среди пыли и шума большой дороги, и казалось воздух был окрашен в такой же пыльный цвет, в какой пыль окрашивала придорожную листву деревьев, траву и кусты. Солнце горело твердо и жарко. В нескольких километрах от бензоколонки начиналась Украина и кончалась Курская область. Отходило лето и осень, созревая желтым цветом, мертвила природу и снабжала путников яблоками из садов придорожных деревень. Яблоки можно было рвать из-за забора, ветки перевешивались через невысокие оградки в осторожные руки путников. Даже если очень хотелось есть, руки путников никогда не были требовательными или жадными. Путники никогда не просили еды, но когда они были голодны, люди их кормили. Утром солнце поднималось внезапно, а уходя вверх, оставляло путника наедине с самим собой.
Мне двадцать четыре года. Я еду автостопом в Киев. И даже не в Киев, а в Белую Церковь – это городок под Киевом. Городок, в котором формировал свои отряды Петлюра, готовясь к наступлению на немцев, на офицеров царской армии, на Киев. В этом городке у одного из моих друзей живут родители – мама и папа, мой друг сейчас у них. Назовем моего друга Игорем, Игорек Перехватов. Когда мне было двадцать два года я чуть не убил Игорька. Мы жили в общежитии в одной комнате. Он был пьян, ходил по коридорам, играл на своей старенькой немецкой скрипочке «7.40». За ним шаталась пьяная толпа, улюлюкала и хрипела, кто-то танцевал и иногда слюнявил маленького музыканта. Игорек сердился и все яростнее наигрывал. Потом зашел в нашу комнату, хлопнул дверью и пошатываясь, словно бы мстя за свое коридорное унижение, стал мучить меня. Я был не один, я лежал на кровати, рядом сидела, держа меня за руку любовница. В комнате был полумрак. Затем я не выдержал, схватил со стола будильник и запустил им в музыканта. Я только хотел его остановить, метил в стену в нескольких сантиметрах от его головы. Он больше не играл, видимо испугался, и вышел в коридор. Я помню, что он смолчал, остальное я плохо помню. Наверное больше ничего не было.
Я еду из Москвы. В сумке у меня два тома Цветаевой, а денег хватит лишь на электричку от Киева до Белой Церкви. Автостоп был единственной возможностью, чтобы приехать на пару дней к Игорьку в его петлюровский городок.
Сейчас утро и голубое небо, бетон дороги еще не нагрелся так, как он нагреется днем; еще на душе хорошо от деревенского завтрака, который я заработал честно как, впрочем, и ночлег.
Водитель высадил меня уже ночью. Мог бы высадить посередине дороги, где-нибудь в лесу, потому как свечерело давно. Но нет, хотя и не хотел иметь дело с незнакомым человеком, все же довез до огоньков деревни. Весь день я ничего не ел, водитель дал мне булочку и глоток чая из термоса. К вечеру очень хотелось есть, захотелось спать, я устал. В деревне росли яблоки, но спать на земле не хотелось – из-за холода и темноты. Впереди горела лампочка – это был клуб. Перед входом были люди, я подошел, очень хотелось есть и спать еще больше. Это были молодые люди. Я потолкался немножко перед входом, вошел внутрь: бревенчатые стены, деревянные лавки, кажется, подобие сцены, двое играли в шахматы.
Дальше просто. Я предложил почитать стихи, сказал, что хочу сделать маленький поэтический вечер. Люди не поверили, но сели, я стал читать и немного говорить. Зрителей и слушателей становилось все больше, были ищущие глаза женщин, им нравилось, а более всего им было любопытно и странно. Клуб был полон. Я встретился с неожиданно испытующим взглядом, который принадлежал маленькому стриженному человечку в полудомашней одежде. Я почувствовал новое испытание. Представление длилось час-два, не помню. Я закончил, человечек подошел, когда я укладывал тексты в сумку, стоя спиной к залу, все сидели, они вероятно смотрели, что будет, видимо, все знали этого человечка. Так спиной к людям мы им говорили, я вынул все документы в ответ на его милицейское удостоверение. Интересно, он пришел сам случайно, или кто-то сбегал за ним; судя по поспешности в его одежде, за ним сбегали. Документы были в порядке, прописка была на месте, шуткуя, я пригласил проверяющего на свой авторский поэтический вечер, но он уже пошел на попятную. Только теперь зальчик встал, кто-то подошел ко мне. Я уже был готов. Собственно забыл сказать, что подойдя к клубу, я тут же спросил о ночлеге, но ответа не было, поэтому я решился на представление.
Окружили на выходе, кто-то предложил ночевку – это был молодой, лет шестнадцати-семнадцати паренек. От ночлега в памяти осталось ватное одеяло, в кровати кто-то спал, паренек согнал спавшего, и я уснул. Проснулся рано, маленькая комнатка, невысокие потолки, кровати пусты, вскочил и наружу. Удивление, удовлетворение, радость ночлега. Было где умыться; со мной поздоровались. Был завтрак, чего еще желать. После завтрака дадут полную сумку яблок. Завтракали вместе с парнем, меня ни о чем не спрашивали, из разговоров ясно, что парень тракторист.
Как было в последний вечер перед отъездом из Москвы? Дождь родился утром. Солнца я в тот день не видел. Утром я сидел за столом, смотрел в струйки дождя по оконному стеклу, на стол прыгнула кошка, она потянулась, и я вспомнил вчерашнее представление, которое устроила кошка. Она поймала мышь. У меня маленький дом в пригороде, с печкой, с сараем, все как положено, с мышиными норками. Кошка сначала обслюнявила мышь, потом придавила ее лапой и принялась есть с головы, отхватила голову, тельце подложила у лап, жует. А тельце побежало от кошки, кошка рыгнула от неожиданности, примяла бегущее тельце, жует. Глаза у кошки молчаливые, добрые. Перед кошкой две ножки с хвостом, ножки елозят, мокренькие, крови нет совсем. Вот уже и хвост торчит из пасти. Кошка продолжает жевать и продолжает оставаться сосредоточенной. Дождь то льет, то тихий машет в мокрой листве сада, я читаю «Петербург» и, «…изморось поливала улицы и проспекты, тротуары и крыши; низвергалась холодными струйками с жестяных желобов. Изморось поливала прохожих…». Вчера дождь шваркал в лицо также, то сонно, то злобно пригоршнями сизой слизи. Пространство сжималось до неприличия – каплю на лбу, а лоб мертвел облизанный и блестел среди других лбов, похожих на него, и плыл по Арбату. На плечах слегка клубится прозрачное месиво. Шляпа каменеет. Уже ночь и над городом луна. Как сидел за столом, читая, так уснул. Вероятно, мне привиделся сон о моей, брошенной еще год назад на первом курсе, жене.
