— Ваша книга появилась через десять лет после чернобыльской катастрофы. Мы прочли ее тогда, когда уже привыкли жить с Чернобылем, когда многие даже забыли о нем. Скажите, почему вы не написали свою книгу раньше?
— Хочу повторить то, о чем многие говорят в книге: мы Чернобыль не забыли, мы его не поняли.
Была мысль тогда, еще десять лет назад написать. Я даже сделала попытку — ездила несколько раз в зону, встречалась с учеными, военными… Смотрела, расспрашивала, но очень быстро поняла, что нет у меня идей, нет инструмента, чтобы охватить, осмыслить происходящее. Если я напишу сейчас книгу, то это будет репортаж о событии, а суть для меня еще скрыта, ускользает. Таких книг и кинорепортажей потом появилось множество. А я отступила, почувствовав: я бессильна. Никто ничего тогда не мог сказать, все признавались. что застигнуты врасплох. Кто-то ругал начальство, там, наверху, искал виноватых, кто-то жаловался, а большинство, особенно деревенские люди, безропотно и привычно приняли страдания. Страдания затмевали все, в том числе и способность думать, во время страданий плохо думается. Обычно, что бы ни случилось, мы обращаемся к прошлому, ищем там ответы и находим. Архив человечества универсален и безотказен, в нем есть все. Так мы думали. Так было. А тут прошлое не помогает. Не защищает. Прошлое как бы не нужно. Да, мир знал Хиросиму и Нагасаки, что-то все-таки слышали об аварии в Челябинске, хотя ее наглухо запрятали. Но то, что случилось в Чернобыле, случилось впервые. Впервые в мире. Как понять то, что никто не знает, чего человечество не знает?
Вспомним, какие мы были, когда это произошло…
«Я так верила… Я могла грибы собирать у стен реактора. Там люди сажали вишни, кусты смородины, там были грядки. Огурчики, редис…»
«Помню первую ночь… Это был не обыкновенный пожар, а какое-то чудо. Малиновое свечение… Голубое свечение… Не земное… Всю ночь мы простояли на балконе. Некоторые выносили на руках маленьких детей: «Посмотри! Запомни!» Мы не знали, что смерть может быть такой красивой».
«Началось переселение… Из поселков люди уходили организованно и быстро, а в деревнях стоял плач, крики. Солдатам приходилось силой вытаскивать людей из своих хат. Как сейчас вижу: подъезжаем на бэтээре, стоит во дворе бабка на коленях, в руках икона. Увидела нас и заголосила: «Сонейко светит, птички поют. Ни бомб, ни снарядов… На огороде у меня все взошло… Куда вы нас гоните со своей земли?»
Самое страшное, что они знали, — война, с чем могли сравнить — война. А война — это когда стреляют, бомбят, хата горит. Тут же трава, земля, птицы, бабочки — все как всегда. Знакомый, обычный мир их жизни. С вечными приметами. А оказывается, сменился век. Третья мировая война началась, а они и не заметили. Не понимали: войны теперь начинаются иначе, они живут уже после такой войны…
Помню, как книга возникала… Я встретилась с молодой женщиной — женой пожарника, одного из тех, кто в первую ночь взрыва полез на горящую крышу реактора. Их вызвали туда как на заурядный пожар: что-то горит на станции. Поехали в обычной одежде, без специальных костюмов. Всю ночь тушили пламя, ходили по кипящему графиту (к утру расползлись ноги), но струсили бы они тогда и не потушили, не только Украина и Беларусь, а вся Европа навряд ли осталась бы пригодной для жизни. Утром на носилках их унесли к самолету… Через четыре дня эта женщина приехала в Москву и там в специальной клинике нашла своего мужа. Врачи сказали: забудь, что это любимый человек, хотя ты еще несколько дней будешь видеть то же лицо, глаза, волосы, они пока не разрушены, но это уже не человек, а «радиоактивный объект», подлежащий дезактивации. Он получил дозу, в несколько раз превышающую норму. Целовать нельзя, обнимать нельзя, дотрагиваться нельзя… Сидеть рядом нельзя… А еще через несколько дней, когда он лежал в отдельном стеклянном боксе, к которому боялись лишний раз подойти медсёстры, нянечки, а если приближались, то в спецодежде, она подкупала ночью дежурных, прокрадывалась и ухаживала за ним. Потом она родит мертвую девочку, потом станет инвалидом… А у меня по-детски, удивленно спросит: «Раньше я нигде об этом не читала? И в кино не видела?»
Что Шекспир рядом с этим! В истории нет текстов, которые сейчас пишутся на чернобыльской земле. Тогда я услышала звук… Звук, с которого начинается для меня книга, все ранее услышанное, увиденное вдруг собралось в один пучок и ударило точечным светом: так вот о чем должна быть моя книга.
Чернобыль — не просто катастрофа, это — граница между одним миром и другим, это уже новая философия, новое мироощущение. Новое знание. Белорусы сегодня называют себя «черными ящиками». «Черные ящики» записывают в самолетах информацию о полете, если самолет терпит аварию — ищут «черные ящики». Белорусы записывают эту информацию, информацию для всех. Для человечества.
Вот почему я пишу о том, что меня не оставляет чувство: я записывала не прошлое, а будущее. Мир после технологии…
Но беда в том, что никакие технологические катастрофы не меняют сознания людей. Чума в средневековой Европе могла опустошить страну получше Чернобыля («черная смерть» в XIV веке выкосила в иных местах до двух третей населения), города оставались пустыми, трупы хоронить было некому, и чудом выживший монах предрекал, что теперь-то наконец человек изменится. А он все не меняется. И после ГУЛАГа, Освенцима… Польская поэтесса Вислава Шимборска пишет: «Где Хиросима, там вновь Хиросима и производство предметов ширпотреба». Это — самое страшное.
