Жанр эротических сказок колеблется от анекдота до новеллы. По содержанию практически все они относятся к так называемым бытовым сказкам. В этом отношении они весьма сходны со сказками эротической тематики других европейских народов и отличаются от фольклора носителей иных культур. Так, в эротических сказках народов Азии существенен элемент волшебного, в Австралии и Океании такие сказки нередко имеют характер предания, часто они выполняют задачу объяснения происхождения тех или иных обычаев.
Из обширного сказочного свода П. Тарасевского для перевода отобраны лишь некоторые наиболее характерные миниатюры. Варианты сюжетов не приводятся.
Одной дивчине лет тринадцати захотелось почесать свою марфутку. Большим хлопцам давать она боялась, да и набиваться самой в таких годах как-то совестно. Она подозвала хлопчика лет семи и начала с ним шутковать, баловаться, а потом легла, задрала подол и говорит:
— Ложись на меня!
А хлопчик сроду такого не слышал и не видел — известно, смутился, побоялся лезть. Она манила, манила его — не хочет и все тут.
— Боюсь я, чего это я туда полезу!
Пока она с ним толковала, другой хлопец, лет четырнадцати, подслушал. Подкрался он незаметно из-за кустов и на нее! Засунул, ясное дело, куда следует. А младший увидал, что они делают, и говорит:
— Я думал там работать треба, а под шкуру и я бы засунул!
Как овод отправил душу в ад
Один дьякон овдовел лет в сорок. Жениться-то второй раз нельзя, так что он, бедолажный, долго говел. Взять в дом дивчину — перед дочкой стыдно, дочке-то уже лет семнадцать.
Раз дьякон поехал с ней на пасеку, и так ему захотелось, что прямо хоть кричи. Попалась бы сучка, так он бы и сучку вымахал с великой охотой. А дело было перед вечером. Дочка лежала на траве, книгу читала. Дьякон глядел-глядел на нее и говорит:
— Катя, дай мне разочек. Я одним кончиком.
Дочка растерялась, покраснела, молчит. Помолчала, да как скажет:
— Папаня, да вы в своем ли уме? Разве это можно? Если б я потаскуха была, и то страшный грех, а я-то еще девушка.
— Да что ты. Катя, разве я не знаю? Я невинности нарушать не буду. Ты ложись, я только над духом подержу, может и полегчает. А то невмоготу мне, сил нет.
Ну раз так, дочка отказывать не стала. Решила уважить отца, пусть душу отведет, подержит над душком — какой вред будет? Легла она, приподняла платье и говорит:
— Папаня, если только подержать, так извольте. Но дальше — Боже вас избави!
Ножки раздвинулись, кудряшки по сторонам разошлись, посередине розовая прогалина показалась. Дьякон аж затрясся, скинул штаны, нацелил как есть против прогалины и держит.
А на ту пору откуда ни возьмись — овод, да как жахнет дьякона прямо за голую задницу. Дьякон как кивнет гузном вниз, да и засупонил дочке по самые яйца.
Дьякон тут и кончил, и говорит:
Меня овод укусил,
Душу в пекло засадил.
У кацапов так заведено — после венца молодые не ходят ночевать к соседям, а ночуют дома, со стариками в одной хате.
Один кацап оженил сына в рождественский мясоед. После свадебного гульбища полегли они спать. Старики на сей раз уступили постель молодым, а себе постлали на полу. Вот молодой, не долго думавши, чтоб даром времени не проводить, влез на молодую и начал целку колоть. А у самого огурец-то здоровый, так что только он начал сверлить, она прям криком кричит:
— О-о-о! Вань, послюни, страсть больно, послюни, Ванюша!
А старик лежит внизу, все слышит и говорит:
— Не слушай, Ванька, вали на сухача, она сама соку дасть.
— Ва-а-анечка! Пусти! Ой, умру!
А старый опять с полу:
— Такого примеру сроду не бывало, чтоб женщина от того померла.
А молодка одно кричит:
— О-о-ой, пусти, Ванюша, обделаюсь ведь!
— Это бывает, Ванька, ослобони ее.
Жил один извозчик. Звали его Иваном. Довелочь ему как-то везти жидовку. Жидовка была молоденькая, пригожая, а дорога дальняя. Иван и думает: попытаю счастья.
Дело к ночи шло, до села уже недалече, а Иван нарочно помедленней едет, чтоб в поле заночевать. Так оно и вышло: темень настала, ни зги не видно, хоть глаза выколи. Распряг Иван лошадь, привязал ее к оглобле, постелил жидовочке на телеге, а сам под телегу забрался.
Лежит жидовочка, а уснуть не может, страх ее берет — уж больно темно. И вокруг что-то постукивает, кто-то то ли кричит, то ли воет.
— А что, Иван, тут волков нету?
— Ой, барышня, бывают, и частенько. Да только чего они к нам пойдут, чего они у нас не видели?
Лежит жидовочка ни жива, ни мертва. А Ивану только того и надо. Огрел он лошадь кнутом по ноге, она отпрянула, оглобли зашевелились. Жидовочка совсем оробела:
— Иван, страшно, к нам лезет кто-то.
— Да кому к нам лезть! — говорит Иван, а сам еще раз лошадь стукнул. Лошадь всхрапнула, а у жидовки душа в пятки.
— Иван, ратуй, я тут боюсь. Пойду к тебе спать!
— Ну, иди. Что с тобой сделаешь, раз такая пугливая.
Мигом она под телегу забралась, прижалась к нему и дрожит, как осиновый лист. Иван ее прижал к себе потеснее, укрыл получше, обнял, и стал мало-помалу ее ощупывать. Она-то от переполоху ничего ему не говорит — рада, что хоть немного от страху избавилась, а к тому ж она и понятия не имела, что такое хлопцы с девками делают. Иван щупает ее то там, то сям, а она думает, это он ее развеселяет, прогонят страх.
