Уверен, что лет двести-сто назад было гораздо легче жить. У людей был бог, наука, начало и конец. Ты работал как последняя собака, зарабатывал на жизнь себе и дюжине своих детей, у тебя не было телевизора, ты не слушал музыку, ты не видел картин и не ходил в музей. Ты умирал в сорок. Тебя хоронили в коммунальной могиле, и ты выглядел как дерьмо. Твоя жена умирала от тифа, а твои дети работали в мастерской с пяти лет. Главным развлечением были виселица и палачи. Но ты жил и верил в бога, знал, что скоро ты будешь в раю, а потому все дерьмо — здесь- не значит ничего — там-.
Сегодня у нас отобрали бога, отобрали смысл, отобрали добро, зло, государство и ноги. Остались только люди и людишки, те кто понял, что жизнь не значит ничего, и что главное — пожить в усладу себе, и те, кто все еще что-то ищет, лишь для того, чтобы в конце жизни пенять свои бесцельные годы на других и другое.
Я — лишь один из тех ублюдов, которые ищут и не находят.
Моя жизнь — говно. И я это знаю. Я ничего не добился, всего боюсь и всех презираю. Я уверен в своем уме и чувствую свою глупость. Я верю в свою красоту и вижу урода в зеркале. Мне жалко людей, но я продолжаю над ними издеваться. Жизнь для меня — большой эксперимент, но я понимаю, что это плоско. Я не верю в бога, но хочу чтобы он был. Мне ненавистны люди, но я хочу их любви. Я ублюд постмодерна, сын своего времени. Я один из многих, ты уж наверно меня видел — я хожу в картинные галереи и смеюсь над плоскоумием реалистов и безрукостью кубистов. Я презираю все, что делаю, но в этом нахожу скрытую интеллектуальную иронию. Я не вижу тебя, ты для меня не существуешь, но в душе я понимаю, что никогда не смогу смотреть тебе в глаза. Я уверен в своей оригинальности, но чувствую лишь сухую бездарность. Я умею и хочу говорить, но возвышенность затыкает мне рот. Я хочу писать веселые стихи, а получаются лишь черствые огрызки моего страха.
Я не знаю, кто виноват и кто прав. Я ищу милосердия и плюю в лицо тому, кто решился открыть мне мою душу. Я смеюсь, когда слышу слово "душа", смеюсь современным постмодерновым смехом, но я чувствую себя как последняя скотина. Я хочу копаться в мусоре, спать с бомжами и думать только о жратве. Я презираю мир, но знаю, что не сделал бы лучше. Меня нельзя вылечить, но это и не болезнь. Я блюдо и повар в одном лице. Ты боишься меня, но я боюсь себя еще больше.
Я ублюд, и у меня хватило смелости сказать это. Я презираю деньги, но хочу красивую машину и теннисный корт. Я презираю красивых, но хочу в их клуб. Ты чувствуешь, что я лучше тебя. Меня ничто не заботит, и я надсмехаюсь над тобой. Но в душе я хочу быть тобой, я хочу тебя и я хочу, чтобы ты унизил меня, опустил на место. У меня нет кумиров, но все мои мысли — повторение прочитанного и услышанного. Моя жизнь сплошное говно, но тут я уже повторяюсь.
У меня есть злость и благородство, но обычно проявляется трусость и немощность. Я добр и силен, но обычно слаб и эгоистичен. Я хорош внутри, но мои внутренние чувства закапаны так далеко, что не влияют на мои действия. Я плюю на жизнь, но удивляюсь, когда она плюет на меня. Я сумасшедший и в то же время нормальный. Я ублюд.
Если бы я родился сто лет назад, все бы было по-другому. Бог дал бы мне цель, рождение — нищенство, природа — болезнь. Я бы давно уже умер под тяжестью еще одного мешка с мукой, вместо того, чтобы писать трактаты по немецкой философии. Тебе трудно, но мне еще труднее. Ты — пушечное мясо, а я — лучший продукт своего времени. Мне хочется встретить красивую подругу на всю жизнь, завести детей, ходить на концерты Пугачевой и покупать альбомы Сукачева. Вместо этого я сижу взаперти, смотрю странные фильмы и читаю современную прозу. Я аморален, но практикую мораль. Я ничтожен, но слишком мнителен, чтобы смириться с этой мыслью.
Когда я знакомлюсь с девушкой, я знаю, что она лучше меня. Я пресмыкаюсь и играю, я чувствую себя как последний ублюд, но ведь я и есть ублюд. Я страдаю как от ее внимания так и от ее холодности. Холодность ставит на место, внимание дает шанс. Я кидаю наживку и, постепенно, подгоняю ее к себе, вот она уже кружит предо мной, она замечает только меня, но она не понимает меня. Она видит только фанерный фасад, но под ним сидит мощный анализатор, который расставляет сети и одновременно страдает и болеет от своей расчетливости и холодности. Она думает, что перед ней застенчивый организм, но застенчивость обманчива, стесняются только люди, которые умеют читать чувства других. Они стесняются познать себя, а не общения с другими. Они не хотят видеть уродливость мира, но понимают, что они также полны гноя. Жертва подходит ко мне, она несколько холодна, но в душе ее светится хорошо заметный огонек. Я сохраняю и разжигаю его, и вот она уже не может без меня, я — наркотик, постепенно увеличивая дозу, я получил контроль над ней. Я паук, связывающий свою мушку с легкостью и ловкостью хищника.
Она уже чувствует мои когти, она начинает срывать мою маску, но — поздно. Она стала моей. Теперь я могу лепить ее, как когда-то лепил себе Еву Адам. И вот тогда, именно в этот момент, я вхожу в экстаз. Глупый человек назвал бы это оргазмом. Я получаю ее душу, как коварный дьявол; я получаю, неожиданно для жертвы, ее самую сущность. Она раскрывает предо мной книгу своей жизни, и в этот миг я достигаю предела совершенства. И высосав ее душу, испытав ее жизнь, я теряю интерес к своей жертве. Ее пустой каркас уже кажется мне жалким, образ ее тускнеет, на лице ее появляются складки, она мертвеет, она уже мертва.
