Клиника была наготове и утром начала операцию «Келли» — а это было нечто, раз уж пришлось окрестить ее «Келли»!
Он сидел в потрепанном кресле-качалке на покосившемся крыльце, и повторил это себе, и покатал слово на языке, но в нем уже не было ни прежней остроты, ни сладости, как некогда, когда великий лондонский доктор встал в ООН и заявил, что назвать ее можно только «Келли» и никак иначе.
Хотя, если хорошенько подумать, все это дело случая. Вовсе не обязательно «Келли», это мог быть и кто-нибудь другой, лишь бы после фамилии стояло «Д.М.».[1] Это мог быть Коген, Джонсон, Раджонович или кто-нибудь еще — любой из врачей мира.
Он немного покачался; кресло поскрипывало, доски крыльца постанывали ему в лад, а наступающие сумерки тоже были полны звуков вечерних игр детей, торопящихся насытиться последними минутами игры перед тем, как придется идти домой и вскоре после того — в постель.
В прохладном воздухе разносился запах сирени, а в углу сада смутно виднелись белые цветы раннего невестиного венка — того самого, что дала им с Дженет много лет назад Марта Андерсон, когда они впервые поселились в этом домике.
По дорожке протопал сосед, и в сгустившихся сумерках он не сумел разглядеть, кто именно, но сосед окликнул его:
— Добрый вечер, док.
— Добрый вечер, Хайрам, — ответил старый док Келли, узнав соседа по голосу.
Тот пошел прочь, громко топая по дорожке.
Старый док продолжал раскачиваться, сложив руки на своем брюшке, а из дома доносился шум кухонной суматохи: Дженет прибирала после ужина. Наверно, скоро она выйдет и сядет рядом с ним, и можно будет немного побеседовать, вполголоса и как бы между прочим, как полагается любящей пожилой паре.
Хотя, в общем-то, доку уже следовало уйти с крыльца — в кабинете на столе ждал прочтения медицинский журнал. В последнее время развелось столько новых средств, и надо держаться в ногу со временем — хотя, судя по развитию событий, совершенно неважно, идешь ты в ногу со временем, или нет.
Быть может, в скором будущем не останется почти ничего такого, с чем надо держаться в ногу.
Конечно, нужда в докторах будет всегда — всегда будут находиться проклятые идиоты, разбивающие машины, стреляющие друг в друга, втыкающие рыболовные крючки в ладони и падающие с деревьев. И всегда будут новорожденные.
Он немного покачался взад-вперед, размышляя о всех детях, которые выросли, стали мужчинами и женщинами и завели собственных детей. А еще он поразмыслил о Марте Андерсон, лучшей подруге Дженет, и о старине Коне Джилберте, самом сварливом из ходивших по земле самодуров, к тому же невероятно скупом. Подумав о том, сколько денег ему уже задолжал Кон Джилберт, ни разу в жизни не оплативший ни одного счета, док с кривой улыбкой хмыкнул себе под нос.
Но так уж пошло — одни платят, другие только делают вид, потому-то он с Дженет и живет в этом старом домишке и ездит на одной машине уже шестой год, а Дженет целую зиму ходила в церковь в одном и том же платье.
Хотя, если подумать — то какая разница? Главная плата заключается отнюдь не в деньгах.
Одни платили, другие нет. Одни живы, другие померли, и неважно, кем они были в этой жизни. У одних есть надежда, а у других нет — и одним об этом сказали, а другим нет.
Но теперь все изменилось.
И началось все здесь, в этом маленьком городке Миллвилл — и притом не более года назад.
Вот так — сидя в темноте, окруженный запахом сирени, белым мерцанием невестиных венков и приглушенными криками доигрывающих свое детей — он вспомнил все от начала и до конца.
Было почти 8:30 и он слышал, как мисс Лэйн в приемной разговаривает с Мартой Андерсон, а та, как он знал, была последней.
Чувствуя себя совершенно разбитым, он снял свой белый халат, небрежно сложил его и положил на смотровой стол.
Дженет давно ждет с ужином, но не скажет ни слова, она никогда ничего не говорила. За все эти годы она не сказала ни слова упрека, хотя порой он ощущал, что она не согласна с легкомысленным стилем его жизни, его постоянной возней с пациентами, которые ни разу даже не поблагодарили его — в лучшем случае, оплачивали счета. А еще было ощущение несогласия с его переработкой, с его готовностью спешить по ночному вызову, хотя вполне можно было посетить больного во время обычного утреннего обхода.
Она ждет с ужином и знает, что Марта была у него, и будет спрашивать, как ее здоровья, и какого черта на это ответить?
Услышав, что Марта вышла, а потом в приемной зацокали каблучки мисс Лэйн, он подошел к раковине, открутил кран и взял мыло.
Услышав, что дверь со скрипом распахнулась, он даже не повернул головы.
— Доктор, — послышался голос мисс Лэйн, — Марта думает, что с ней все в порядке. Говорит, вы ей помогаете. Как по-вашему…
— А по-вашему? — вместо ответа спросил он.
— Не знаю.
— А вы бы стали оперировать, зная, что это абсолютно безнадежно? Вы послали бы ее к специалисту, зная, что он ей не поможет, зная, что она не сможет ему заплатить и будет тревожиться по этому поводу? Вы сказали бы ей, что ей осталось жить месяцев шесть, лишая ее остатков небольшого счастья и надежды?
— Простите, доктор.
— Не за что. Я встречался с этим очень много раз. Ни один случай не похож на другой, в каждом из них требуется уникальное решение. День сегодня был долгим и трудным…
