*От редакции.* В разделе “Религия и современный мир” мы отнюдь не ставим целью развернуть дискуссию между церквами. Наша задача более общая — дать читателям представление о различных направлениях современной религиозной мысли. Именно в этом плане мы уже предоставили слово многим авторам: Антонию, митрополиту Сурожскому, Стефану Вилькановичу, С. А. Сошинскому, Чеcлаву Милошу и другим, — а теперь предлагаем статью диакона Андрея Кураева.
Еще два года назад можно было надеяться, что начавшееся духовное пробуждение России будет постепенно набирать силу и в течение десятилетий незаметным и кропотливым, не афиширующим себя трудом удастся восстановить и в душах людей и в стране то, что разрушалось и ветшало также десятилетиями. Сегодня уже невозможно столь беспроблемно видеть наше будущее. Стена, воздвигнутая государственным атеизмом между ныне живущими и духовной культурой исторической России, пала, но ее энергично бросились восстанавливать протестантские проповедники со всего света.
В этой статье я попробую дать ответ на два вопроса: во-первых, почему меня тревожит активность протестантов в России, а во-вторых, почему же Православная Церковь без всяких попыток реального сопротивления отдает Россию американским и корейским проповедникам.
Сначала самое очевидное обстоятельство. Позиция протестантов в России может быть только культурно-нигилистической. Если даже Грецию газета “Протестант” называет страной, закрытой для Евангелия (это страну, на языке которой Евангелие было написано!), то Россия тем более воспринимается американскими миссионерами как пустыня, в которой до их приезда если и было какое-то христианство, то все сплошь зараженное “средневековыми искажениями”.
Коль скоро баптисты запрещают крещение детей, то элементарная логика подсказывает, что в России со времен князя Владимира до баптистов христиан вообще не было. Сергий Радонежский и Достоевский, Серафим Саровский и Павел Корин, священномученик Патриарх Тихон и те, кого Ключевский назвал добрыми людьми древней Руси, — все они не были христианами, ибо были крещены в детстве.
Баптисты не видят смысла в Литургии — и, значит, напрасно написаны хоры Чайковского и Рахманинова, и Гоголю надлежало бросить в печь рукопись своих “Размышлений о Божественной Литургии”.
Баптисты запрещают иконы — и, значит, Андрей Рублев не более чем идолопоклонник…
Баптистский историк Л. Корочкин в брошюре “Христианство и история” уже сказал, что Александр Невский не может считаться святым (в отличие, скажем, от любого баптиста) на том основании, что, защищая Русь (это-то зачем надо было делать?!), он убивал людей, а Василий Блаженный никакой не “юродивый Христа ради”, а просто психически больной.
А теперь представьте, как смогла бы преподавать историю русской культуры школьная учительница, обращенная баптистами…
Удивительно, с какой быстротой такого рода проповедники при очном диспуте с образованным православным начинают воспроизводить штампы советского агитпропа о “царизме” и “империализме”, о “прислужничестве Православной Церкви”, о христианстве (послеапостольском) как синтезе иудаизма и язычества и т. п. Тем более удивительно, что пороки синодального строя бичуют те, с кого Петр Первый скопировал этот самый строй! Именно протестантам мир обязан дивной формулой “чья власть — того и вера”, именно протестантский, а не католический или византийский мир придал светским правителям официальный статус главы церкви (и английская королева, а не архиепископ Кентерберийский до сих пор является официальной главой англикан) — но православные, конечно, и здесь виноватее всех остальных. Пока баптистов в России мало — они обвиняют православных в том, что Церковь участвовала в политике.
Если же баптистов станет много — православных будут упрекать в том, что сейчас они недостаточно активно участвуют в предвыборных кампаниях (не так активно, как, скажем? Билли Грэм, который в предвыборной кампании Никсона мог сказать, что “сегодня во время моей утренней молитвы Господь открыл мне, что мы должны голосовать за Никсона!”).
Если не из школьной, то из институтской программы педагогам и журналистам должно быть известно, что протестантизм отличается от православия и католичества тем, что из двух источников духовных знаний — Писания и Предания — признает только первый. Конечно, любая редукция и упрощение тешат душу современного человека. Но в реальности это означает, что философский и духовный кругозор обычного убежденного протестанта резко сужается: из церковной библиотеки он избирает одну Библию, объявляя все остальное ненужным умствованием. Августин и Златоуст оказываются явно обременительным чтением, интересным только для историков.
В своих святых и в своем опыте Церковь ощущает себя как Пятидесятницу, продолжающуюся в веках, и если при этом Григорий Богослов говорит нечто, чего не говорил Иоанн Богослов, она не видит в этом какого-то искажения. Церковь есть живой организм, а для живого свойственно развитие. И поэтому баптистские уверения в том, что они вернулись к “апостольской простоте”, неубедительны: нельзя заставить взрослого человека вновь влезть в колыбель и носить детские одежды, как бы милы они ни были. Христианство уже взросло.
