Преимущество снов в том, что они лишают нас реальности, спасая от нее и пряча в других измерениях, позволяя нам прожить иную жизнь, которую мы никогда не увидим, никогда не почувствуем, никогда не коснемся. Наверное, именно этот факт заставляет меня все чаще и чаще смотреть на часы, висящие на противоположной стене, и отсчитывать минуты до конца смены, после которой меня ждет дорога домой, обычно пролегающая по спящим в такое время кварталам, тихим и относительно безопасным. Но иногда, когда мне становится особенно тоскливо, я выбираю иной путь и иду вдоль искусственного пруда, образовавшегося на месте огромной воронки, когда-то являвшейся песчаным карьером. Кажется, это было еще до строительства стены, задолго до моего рождения, когда все миры были равны, когда люди не подразделялись на жесткие касты и когда у нас был выбор и шанс выползти из нищеты.
Теперь же строгое разделение между «сбродом» и «избранными», охраняемое законом и правительством, дарит нам тяжелую, на грани банального выживания жизнь, настолько серую и убогую, что встретить на улице улыбающегося человека сродни настоящему чуду. Так что сны — это действительно выход для меня, впрочем, как и для всех остальных, живущих здесь, за бетонной стеной, которая ограждает нас от другого мира — чужого и пугающего, где живут «иные».
О них ходят устрашающие легенды, о них шепчутся за закрытыми дверьми, но никто не знает точно, кто они, и почему выбравшиеся из этого болота и ушедшие, добровольно или принудительно, за территорию Изоляции люди, уже никогда не возвращаются, оставляя после себя брошенные семьи, которых ожидает та же участь, что и всех остальных, — нужда и безнадежность.
Я же предпочитаю думать, что эти счастливчики нашли свое место в чужом мире и теперь живут куда более благополучно, даже если для этого им приходится работать на «избранных». И если честно, мысль о том, чтобы свалить отсюда, все сильнее обосновывается в моих мечтах, еще не потухших, еще светлых, еще живых.
Пока живых, ведь пара-тройка лет тяжелой работы убьют во мне последнюю надежду на перемены, и я превращусь в одного из сотен тысяч безликих призраков, заселяющих этот город.
Хриплый и прокуренный кашель хозяина прерывает мои раздумья, и я вытираю мыльные руки о висящее за поясом полотенце, чтобы в следующую секунду с вымученной улыбкой сжать в кулаке горячие от его ладони монеты — плата за смену. Немного, но это лучше, чем ничего, да и с работой мне все же повезло, если не считать плотоядного взгляда босса, все чаще зависающего на моей груди. Толстое и отвратительное животное. Вечно одетый в засаленную рубашку с расстегивающимися на животе пуговицами, почти всегда подвыпивший и наглый, он ощупывает работниц не только взглядом, но и при возможности потными и липкими руками.
Сегодня он особенно пьян, и я как можно быстрее покидаю кухню, избавляясь от его общества и надеясь поскорее добраться до дома. Его шаркающие шаги слышны за спиной, и я учащенно дышу, стараясь справиться с нахлынувшей паникой и уже наверняка зная, что он от меня хочет.
— Знаешь, Джил, ты работаешь у меня уже третий месяц, но мы так и не познакомились поближе, — он закрывает за собой дверь и совершенно бесстыдно остается со мной в раздевалке, приближаясь вплотную и вставая за моей спиной. Я чувствую едкий запах его тела и едва сдерживаю рвотные позывы, когда он склоняется над моим ухом и шепчет: — Ты же знаешь правила… — на этих словах он ненавязчиво подталкивает меня вперед, заставляя впечататься грудью в прохладную дверцу шкафчика и прижаться к нему горящей от стыда щекой. А в это время его горячие руки задирают узкую юбку и сминают бедра, отчего я беспомощно прикусываю губу и молю бога, чтобы сюда кто-нибудь зашел.
— Я не могу, мистер Брейтон.
— Почему же? Тебе не нравится здесь работать?
— Нет-нет, что вы, — я лишь крепче сжимаю зубы, когда он, наплевав на мою зажатость, утыкается носом в собранные на макушке волосы и шумно вдыхает. Под давлением его колена мне приходится расставить ноги и чуть прогнуться в пояснице, чтобы ему было удобнее пробраться в трусики. Меня почти тошнит от его близости, и я стараюсь дышать реже, судорожно придумывая какой-нибудь отмаз. — Просто сегодня я очень устала.
— Тебе ничего не придется делать. Просто расслабься.
Слетевший с онемевших губ всхлип оседает в воздухе горькой безнадежностью, и я крепко-крепко зажмуриваю глаза, слыша звук расстегиваемой ширинки. Мелкая дрожь пробегает вдоль по позвоночнику, и ощущение подступающей тошноты, поднимающейся к горлу и вызывающей неприятные спазмы, не дает мне здраво мыслить.
— Мне плохо, мистер Брейтон, — на этих словах дверь с шумом распахивается, и в комнате разносится звонкий голосок Элисон, при виде такого зрелища сразу прикусившей язык. Я даже представляю, как губы подруги принимает форму буквы «О», а после, зеленые, как у ведьмы, глаза, подозрительно прищуриваются.
— Черт, кажется, я вам помешала. Простите, босс.
Его только зародившаяся эрекция падает — я ощущаю это своими ягодицами, и Брейтон разочарованно выдыхает, наверняка мысленно обещая себе содрать с не вовремя появившейся Элисон штраф. Ну или использовать ее внезапное появление себе в угоду. Слишком бесчеловечен наш хозяин, чтобы так просто оставить это.
