Дэвис никак не мог отвести глаз от распластанного на сером синтетическом половике бездыханного тела с неестественно вывернутыми ступнями. Странное чувство он испытывал. Не горе: горе созревает медленно, к нему можно даже притерпеться, и со временем оно пройдет. А на Дэвиса обрушилось отчаяние. На смену эмоциям такой силы обычно приходит депрессия — позднее, еще не скоро. Однако он уже сейчас чувствовал, как его накрывает волной равнодушия. Ко всему: к собственной жизни, к жене, врачебной практике, пациентам, к новому дому в двух шагах от поля для гольфа и другому дому — тому, что около озера. Он представил себе, будто все, к чему он привязан, — люди, хозяйство, имущество, — все горит, а он стоит и равнодушно, бесстрастно смотрит на это.
Свет флуоресцентных ламп высвечивал даже дальние уголки комнаты; необыкновенно резкий и яркий, он падал на предметы так, что они не отбрасывали тени. Изнутри казалось, что огромные выходящие на улицу окна выкрашены черной краской, а снаружи, если смотреть поверх полицейских машин, грязных сугробов и желтых лент, здание магазина — такое ослепительно белое и беззащитно пустое — было похоже на сделанный ночью снимок одного из строений Миса.>[1]
В торговом зале было много полицейских. Они переговаривались, и обрывки произнесенных шепотом фраз эхом отзывались в мозгу Дэвиса: «Какого черта он здесь делает… Он же все место происшествия затопчет…» Офицера, стоявшего рядом с Дэвисом, звали Ортега — в свое время этот Ортега был его пациентом. Сегодня он провел его в магазин «Гэп» со служебного входа. Минуя складские помещения, они попали в зал и подошли к пятачку, на котором располагались кассы. И вот теперь Дэвис стоял на этом самом месте, а Ортега получал втык от детектива за то, что привел его сюда. Картинка то расплывалась, то снова делалась четкой, но Дэвис ни разу не отвел глаз от растопыренных ступней Анны Кэт. Ее ноги, словно сделанные из желтовато-коричневого пластика, выглядели абсолютно жесткими и негнущимися — казалось, это ноги не человека, а манекена, из тех, что стояли вдоль стен, демонстрируя модели одежды. Тут он стал вспоминать о том, что семя Ортеги не может давать жизнь, и о том, как он, доктор Дэвис Мур, сообщал эту неприятную новость полицейскому и его симпатичной жене. Супруги Ортега были католиками и потому от оплодотворения в пробирке отказались. Поджав губы, оба неодобрительно покачивали головами — так они реагировали на информацию о ДНК анонимных доноров и о невостребованных эмбрионах — обычных отходах его каждодневной работы. Решился ли офицер взять приемного ребенка, стал ли отцом, способен ли понять, какая неутолимая боль поселилась сейчас в сердце Дэвиса?
И снова складские помещения, служебный вход, улица, темная и заснеженная, а он без куртки. Уже другой полицейский везет его домой, на Стоун-авеню. Там, в их большом доме, рыдает Джеки, мать Анны Кэт, соседи утешают ее. Он заставит ее принять успокоительное, они выпьют виски, и их, даст бог, свалит тяжелый сон без сновидений. Самым ужасным будет первое утро, когда, проснувшись, он ни о чем не вспомнит, и лишь спустя мгновение на него навалится уже привычное отчаяние: его единственная дочь мертва.
Все эти женщины были старше его жены. «Наверное, они уж совсем отчаялись», — думал Терри. Женщины были его ровесницы, примерно под сорок, и он чувствовал себя неловко в их обществе. Вот в мужской компании он о возрасте Марты не стеснялся говорить. Ему даже нравилось выставлять ее напоказ: держать за руку или непринужденно прижаться к ней на людях и сидеть на одной стороне стола в ресторанах. Он был уверен, что без труда сможет завязать с выпивкой и травкой: он собирался сделать это, когда ребенок родится. С травкой-то уж точно — если, конечно, этот ребенок все-таки появится на свет. Никакая дурь не даст такого кайфа, какой испытываешь от сознания, что тебе завидуют, — а его умница жена, молодая и сексуальная, заставляла всех мужчин вокруг буквально зеленеть от зависти. Это единственный наркотик, с которого он никогда не соскочит.
Марта сидела, уткнувшись в журнал «Ньюсуик» за прошлый месяц. Остальные женщины украдкой бросали на нее любопытные взгляды. Ну конечно, им всем было интересно, что здесь делает такая молодая женщина. В их окруженных морщинками глазах читалась зависть вперемешку с жалостью. «А мужья-то тоже обратили на нее внимание», — подумал Терри. Глянули один раз — прикинули размер груди. Второй раз — оценили фигуру. Третий — задержали взгляд подольше и мысленно сопоставили ее возраст и вес, формы и свежесть лица с общепринятой нормой — своими собственными женами.
Марта Финн обращенных на нее похотливых и сочувствующих взглядов не замечала. Ее волновало другое. Она в отличие от многих сидящих в приемной женщин была здорова: яичники работали, как положено, и с яйцеклетками тоже все было в порядке. И у Терри, не как у некоторых из этих мужчин, сперматозоиды были подвижными и сперма обильной. «Видимо, поэтому он так самодовольно ухмыляется», — подумала Марта, и от этой мысли ее передернуло.
