Еще несколько минут назад жители столицы Великого Египта пребывали в покое, только-только просыпаясь и думая о насущных делах. Во дворце фараона тоже все было спокойно, лишь прислуга бесшумно скользила из комнаты в комнату, готовя необходимое к пробуждению царской семьи.
Нефертити в последнее время многие ночи проводила почти без сна или вставала очень рано. Вот и теперь она уже была на ногах. Солнце еще не выходило из-за гор, но его свет уже разливался повсюду и словно розовым туманом обволакивал дома, сады, всю долину Нила,[1] где на 12 километров вдоль великой реки протянулась новая столица Обеих Земель.[2]
Царица даже не повернула голову на другую сторону ложа: она и так знала, что ее царственный супруг и эту ночь провел в южном загородном дворце. Несколько дней назад сразу после заседания с министрами в зале приемов фараон повелел всем удалиться и попросил Нефертити как можно скорее пригласить дворцового доктора Пенту.[3]
Обеспокоенная царица послала за врачом: лицо Эхнатона было искажено страдальческой гримасой, оно было бледно и покрыто испариной. Подобные приступы случались у царя в последнее время все чаще, особенно после разговоров с вельможами, и трудно было понять, то ли он действительно болен, то ли так проявлялся его гнев, вызываемый настойчивыми требованиями военачальников позаботиться об укреплении внешних границ государства, особенно со странами Передней Азии, где хетты,[4] так и норовили отхватить у Египта те земли, которые к владениям Обеих Земель присоединили деды и прадеды нынешнего царя. Военачальники утверждали: уговоры и дипломатическая переписка тут не помогут, надо послать на границы как можно больше войск.
Пенту, высокий и худой, похожий на высохший фасолевый стручок, явился со своим неизменным «хрусталиком». Эту линзу он использовал «для усиления зрения», поскольку уже начал его терять. Осмотрев фараона, он, как всегда, прописал ему настои из целебных трав и полный покой.
— Нафтита, — обратился фараон к супруге по имени, которое когда-то сам для нее придумал, — ты знаешь язык хеттов лучше меня. Сочини обращение к их царю Суппилулиуме, я потом почитаю и подпишу. Скажи, что мы желаем жить в мире с ними.
— Но ты же слышал, — возразила царица, — твои послания бесполезны. Военачальники считают, что силу надо сдерживать силой.
— Они меня к войне толкают! — взорвался фараон. — А я не хочу! Я не люблю военных походов! А все тут вокруг, даже вельможи со жрецами, к власти рвутся, им хочется самим управлять страной, без царя! Сказал: пиши послание! А я отдохну немного в южном загородном дворце. Позаботься, чтобы меня не беспокоили хотя бы дня три.
— Ты не хочешь взять меня с собой? — осведомилась царица, но в ее голосе не было настойчивости, потому что она заранее знала, что он скажет в ответ.
— Нафтита, ты же видишь, как мне худо. Лучше побыть одному — вдохновение подгоняет мои мысли, я сейчас работаю над новой одой в честь бога Атона.
— Тебе нельзя переутомляться, — мягко возразила царица.
— Творчество меня не утомляет! Напротив, с его помощью я приведу в порядок мысли и чувства.
Фараон отбыл на отдых и не появлялся уже четвертый день. Папирус для хеттов был давно готов, и царица надеялась, что Эхнатон вот-вот объявится.
Готовясь к утреннему омовению, Нефертити подошла к большому бронзовому зеркалу и вдруг отшатнулась в испуге, увидев на его полированной поверхности огромное багровое пятно. Но в те же секунды поняла, что это всего-навсего отблеск восходящего солнца. И все же на душе у нее стало неспокойно: смутная тревога давно уже мучила ее. Она не понимала причины явного охлаждения Эхнатона, который все чаще стал уединяться под разными предлогами. И вот это багровое пятно — как дурное предзнаменование.
В минуты такого волнения ее могла успокоить только Тии.[5] Бывшая кормилица Нефертити, словно почувствовав, как нужна сейчас своей любимице, явилась в покои царицы со своим неизменным пожеланием:
— Да ниспошлет наш великий бог Ра-Атон добрый день тебе, царица! Да обогреет он тебя своими ласковыми лучами!
— Оставь церемонии, Тии, — мягко остановила ее Нефертити, — но покой мне действительно нужен. Я бы хотела попросить об этом бога в Доме Атона.[6] Ты будешь меня сопровождать?
— Конечно! — радостно воскликнула Тии, и ее улыбчивые глаза засияли. — Я сейчас же распоряжусь о носилках.
— Только, пожалуйста, без лишних людей, — попросила Нефертити, — лишь те рабы, которые понесут наши носилки, ведь здесь рядом.
Выход из главного царского дворца был направлен прямо к входу в храм Атона, находившийся напротив. Носилки с Нефертити и Тии остановились у роскошной арки. Царица и кормилица вошли в основной зал в тот момент, когда над горами появился краешек солнца, и его первые лучи коснулись золотого обелиска, стоящего посередине и устремленного в небо. «Причуда» Эхнатона, повелевшего построить этот храм без крыши, поначалу многих удивляла. Но именно отсутствие кровли позволяло здесь наблюдать всесильную власть Ра-Атона.[7] Он посылал свои лучи на землю, и они, касаясь золотых обелисков в нескольких залах храма, ежедневно совершали свой благодетельный круговорот, наполняя святилище светом солнца в течение всего дня. На одной из стен были высечены слова: «Зрит тебя каждый человек перед ними». Они были обращены к изображению солнечного диска, посылающего на землю свои лучи, ибо где бы он ни находился, его всегда видят люди. Главный жрец храма Мерира
