Дроздов имел десятилетний стаж полетов: он ходил к Юпитеру, бывал в системе Сатурна, доставлял грузы на Меркурий. Когда ему предложили следующий рейс сделать на рандеву к «Пенелопе», он только пожал плечами. Надо — значит, надо. Но неинтересно.
«Пенелопа» — это автоматический танкер-ретранслятор. Полные баки рабочего вещества, огромная антенна, и все. Корабли этого типа только и могут, что доставить сами себя в глубокий космос, на расстояние светового месяца от Земли, и там лечь в дрейф в ожидании основной экспедиции. Космонавты придут на «Одиссее», усталые после пятимесячного перелета, но главной — без горючего и без связи. Для того и нужна «Пенелопа» — накормить топливом и послужить рупором, чтобы можно было крикнуть громко, до самой Земли: мы дошли!
Дроздову и с напарником не повезло в этом рейсе. Ромашов был его земляком, более того — ровесником и соседом. В отборочной комиссии были убеждены, что они когда-то дружили. Однако на Рите женился все-таки Ромашов, и два карапуза, провожавшие «Одиссея», были похожи на него и на Риту, вот в чем беда.
Мирон Ромашов был астрономом, а не космонавтом. Специальность — теория происхождения комет, которой Дроздов никогда профессионально не интересовался. Знал, конечно, что далеко за орбитой Плутона находится сгущение ледяных зародышей комет — облако Оорта. Первые пять полетов на «Одиссеях» в это облако прошли тихо и без происшествий. Рассказывать пилотам было, в общем, нечего.
Этот рейс не отличался от предыдущих. Связь с Землей исчезла через два месяца, и Дроздов записал: «Пересекли границу солнечной системы». На самом деле Плутон давно остался за кормой, но, пока была связь, Дроздов чувствовал себя дома. Теперь он мог разговаривать только с Мироном, с которым держался подчеркнуто дружески. Впрочем, времени для разговоров было немного — одних экспериментов по свойствам вакуума и космической плазмы в штатной программе стояло семьдесят три.
На подходе к «Пенелопе» стало ясно, что спокойное течение полета нарушится. «Одиссеева супруга» не отвечала на сигналы и, судя по всему, не стремилась встретить заблудшего мужа. На экранах радаров, однако, «Пенелопа» видна была во всех диапазонах, и трудностей с навигацией у Дроздова не было.
Но чуть они сблизились до причального расстояния, Дроздов дал команду на отмену стыковки. Стыковаться было не с чем. Прожекторы «Одиссея» показали огромную металлическую глыбу. Лишь в общих чертах, наперед зная, где и что искать, можно было угадать контуры бывших антенн и емкостей рабочего тела. Впечатление было таким, будто танкер-ретранслятор окунули в недра звезды.
Оба молчали. О чем было говорить? Бессмысленно спрашивать, «что, как, почему?». Одно было ясно: чтобы расплавить металл «Пенелопы», нужна температура в сотни тысяч градусов. Но это следствие, а не причина.
— Будем зимовать? — сказал наконец Мирон.
— Будем зимовать, — подтвердил командир.
Выбирать не приходилось. У них не было рабочего тела, чтобы вернуться, и не было антенн, чтобы сообщить о случившемся. На Земле и не подумают, что «Пенелопа» погибла, — причин для этого нет. Попытаются установить связь и этак через год решат, что люди, может, и живы, но попросту немы. Вряд ли кому-то придет в голову, что погибло и топливо…
За обедом они тянули соки из туб, но к еде не притронулись, будто уже начали экономить припасы.
— Год продержимся, — сказал Дроздов, отвечая на немой вопрос товарища.
— Да, — апатично сказал Мирон, и Дроздов забеспокоился: нельзя говорить таким тоном, это гибель, даже если запасов хватит на сто лет. Нет ничего хуже безразличия. Мысль промелькнула и сгинула, потому что Мирон вдруг посмотрел на командира с участием и тревогой. Как на больного. Оба рассмеялись — кажется, они приписали друг другу слабости, которыми не обладали.
— Полюбуйся, — сказал Мирон. — Я нашел костер, который сжег «Пенелопу».
Он пропустил Дроздова к пульту и показал на дисплей рентген-телескопа. В центре картинки сияла яркая звезда. Очень яркая. Однако звезда, вспыхнув на расстоянии многих парсеков, не способна растопить даже восковой куклы…
Очередная несуразица бросилась в глаза. Индикатор расстояний показывал миллион километров. С большой погрешностью, но всего лишь миллион! Звезда вспыхнула, можно сказать, в соседней комнате! Бред…
— Я тоже сначала так подумал, — сказал Мирон. — Это, видишь ли, Игорь, черная дыра.
Спокойно сказал, так что Дроздов сразу поверил, хотя и приучен был к тому, что экзотичнее черных дыр нет ничего во вселенной и до ближайшей из них — в созвездии Лебедя — тысячи световых лет. Они невидимы, к ним нельзя приближаться, и что они могут расплавить, если единственное их оружие — огромное поле тяжести?
— Черная дыра, — повторил Мирон, — но не такая, какие возникают после гибели звезд. Судя по ее массе, это осколок Большого взрыва…
Десять миллиардов лет назад — это Дроздов знал и сам — возникла, взорвалась из кокона наша вселенная. Но не вся материя вышла в мир, часть ее так и осталась пребывать в невидимом состоянии, в состоянии таких вот черных дыр, масса каждой из них не больше массы приличного астероида. Такая черная дыра получится, если сжать Цереру или Палладу до размеров молекулы. Сколько их — осколков Большого взрыва — носится по Галактике? «Не больше одной-двух, — говорили скептики, — а может, их и вовсе нет в природе». «Сотни миллиардов», — говорили оптимисты, и похоже, что они оказались правы.
![Расследования Берковича 7 [сборник]](/storage/book-covers/03/0383a316dc5c525eb624f6e042ca718641bee739.jpg)
![Расследования Берковича 10 [сборник]](/storage/book-covers/10/104bc8e45da9aa47f23584d9f2185d1f60346d64.jpg)
