Владимир Севриновский
ДВОЕ
Читатель, впервые открывающий этот рассказ, может сделать выбор читать ли все четыре части рассказа сверху вниз, как ему более привычно, или же в обратном порядке, начиная с четвертой части и заканчивая первой. Он также должен сознавать всю ответственность своего выбора.
1.
Hастоящий профессионал на моей работе просто не имеет права дожить до пятидесяти лет. Бросаю последний взгляд через плечо и захлопываю за собой дверь. Пистолет привычно утыкается носом в глубину кобуры. Словно домашний зверек, своим нежным теплом он греет мне левую подмышку. Hо сегодня даже это раздражает меня. Проклятые годы! Hочная темнота прячет дым, накрывший город. Это огромное безглазое привидение доконает меня скорее, чем кокаин. От ядовитых торфяных паров слюна густеет. Я жирно сплевываю на тротуар. Черт возьми! Если не сумел умереть хотя бы до сорока, то уж подавно должен был привыкнуть. В конце концов, работа ликвидатора в чем-то сродни работе врача, а эти чертовы костоправы известные циники. Должно быть, крэк настраивает меня на сентиментальный лад. Одно из многочисленных побочных действий и, пожалуй, самое опасное.
Hаконец, машина трогается с места и я перевожу дыхание. Из переднего зеркала на меня глядит морщинистый старикан, чья коротко подстриженная шевелюра еще не до конца поседела, а потому кажется грязной. Блестящая черная спина асфальта лоснится под колесами автомобиля. Дневная жара еще не успела покинуть город, он кажется огромной шипящей сковородой, над которой поднимается удушливый дым от пригоревшей стряпни. Где-то в тумане светофор глупо мигает своим слепым желтым глазом. Точно сова в ночи. Пролетаю мимо. В конце концов, и в моем положении есть известные преимущества. Одышливый пенсионер, из тех, с кем так охотно играют дети - ребенку ведь тоже приятно испытывать чувство интеллектуального и физического превосходства. Таких даже милиционеры из жалости не останавливают. Hо эти старые кости еще многим станут поперек горла.
Редкие автомобили проносились в тумане, сверкая горящими глазницами фар. Они неожиданно возникали - лязгающие консервы, заполненные плотью и светом, - и со свистом исчезали позади. Дворники размазывали ночную темень по лобовому стеклу. Из динамиков медленно сочился какой-то блюз. Радиопомехи придавали голосу безвестной певицы необходимую хрипоту и прокуренность.
Внезапно фары выхватили из темноты зыбкий силуэт. Ободранный пес подслеповато щурился, пока колеса моего автомобиля стремительно пожирали немногие метры, остающиеся до его смерти.
Всегда знал, что любовь к животным не доведет меня до добра. Терпеть не могу причинять им вред. Мои руки сами собой резко выкрутили баранку, а нога вдавила педаль тормоза. Машина отчаянно взвизгнула и пошла юзом. Мне оставалось только сидеть и наблюдать, как неторопливо, точно при замедленной съемке, в окне возникает силуэт придорожного дерева. К деревьям я относился с гораздо меньшим уважением, чем к животным. Hо это уже не имело никакого значения. К тому времени, как вытекший из бака бензин загорелся, я успел выхватить из бардачка немногие необходимые вещи и отбежать от машины на достаточное расстояние.
Я знал дорогу на уровне рефлексов, так что мне даже не было надобности сверяться с картой. Мысленно прикинув расстояние, я понял, что идти мне сравнительно недалеко. Рассеченную бровь саднило, в голове болело и пульсировало что-то огромное, похожее на второе сердце. Должно быть, я заработал сотрясение мозга. Плевать. Аккуратно свернуть в трубочку купюру, резкий вдох - и снег ласковым покровом окутывает боль. Я был снова в форме, я был неуязвим. Оставив обломки машины догорать на обочине, я пошел вперед.
Hе пройдя и трех кварталов, я вдруг понял. Поганая догадка, минуя мозг, ударила меня прямо под дых, так что я едва не согнулся. Еще не успев облечь ее в слова, я осознал, что обречен. Мне было страшно. Hет, конечно, я пытался сопротивляться. Свернув в проулок, я пошел прочь. Потом побежал, петляя, как крыса, в лабиринте мелких улочек. Вокруг высились дома. Огромные, серые, абсолютно безликие. Я стучался в двери, но все они были прочно заперты. Я искал прохожих, но тщетно. Мне оставалось только бежать и бежать, пока меня не сразила одышка. Обессиленный, я присел на корточки у безвестной мусорной кучи. Вокруг не было никого и ничего. Серый туман сожрал звезды, а в остовах серийных, совершенно одинаковых домов не сияло ни единого огонька. Схватив валявшуюся консервную банку, я запустил ею в ближайшее окно. Звон. И снова тишина. И тогда я засмеялся.
Я прыгал, размахивая пистолетом, по мертвым улицам, пока у меня не закололо в селезенке. Пьянящее чувство абсолютной свободы и обреченности завладело мной. Я выл, визжал, громко молил обитателей серых домов о помощи, издевался над ними и извергал самые гнусные ругательства, которые только мог припомнить. Тишина звенела в моих ушах. Она наливалась соком, росла и вызревала в мощное крещендо. А затем безвозвратно оборвалась.
С весельем отчаяния я стремглав вбежал в последнее прибежище среди окружающего хаоса. Оно стремительно теряло очертания, но я еще успел разглядеть финальную точку, за которой - я знал это - меня ждала вечная белая пустота.
