Этот городок ничем не отличался от всех прочих; здесь меня ждала какая-то очередная дурацкая опасность, вроде злых духов, и огромная зарплата, а также страх в глазах людей, которые опасаются всего непонятного и в том числе меня с моими возможностями, которые являются следствием отнюдь не колдовской моей силы, а всего лишь ума и решительности; а так же, не буду спорить, некоторой осведомленности, но в ней я никак не повинен, ибо откуда я осведомлен во всех этих вопросах (и даже больше, чем следовало, осведомлен, и даже не только в этих), мне неведомо, и эта тайна — тайна моего прошлого — является, судя по всему, единственной тайной, которую мне не удается познать.
Если бы все города, в которых я побывал, обрели бы человеческую плоть и сущность, то все они показались бы мне на одно лицо и на один характер, точно так же, как европеец не может отличить одного азиата от другого, как будто все азиаты являются лишь копией того первого, которого вы увидели.
Улицы были полны вечной гонки за временем и вечного шума, который неизбежен при такой скорости; а если присмотреться, то можно было бы увидеть действительную медлительность всех их потуг, словно все эти люди тщатся бежать быстро, но какое-то колдовство замедляет их бег, и он, несмотря на все их старания, остаётся не быстрее неторопливого прогулочного шага. Коровы на задних дворах, дети в саду и на скамейках, старики у прилавков и молодые люди в дилижансах вместе с дамами — всё такое же, как везде, такие же запахи, такие же цвета, и даже небо, кажется, хоть и проходит некоторое количество циклов, тем не менее, одинаково серо над всеми людскими поселениями, будто синева отвернулась отныне от последнего творения божьего.
Нет-нет, увы, я достаточно прохладно отношусь к католической церкви, как и к любой церкви, но лишь потому, что сам сталкивался с беззащитностью её перед той опасностью, от которой, вроде бы, она должна оберегать; все эти слухи про духов и злых существ, ведь сколько яростных «Это происки сатаны!» можно услышать, пока куда-нибудь едешь, а церковь даже не откликнется, к тому же у всех ее последователей, заметьте, точно так же льётся кровь, такая же красная и горячая, и страх точно так же плещется в их глазах, ибо они ничего не могут всему этому противопоставить.
Если бы могли, то, вероятно, я бы нашел себе занятие получше. Впрочем, без благословения церкви мне бы никто не дал бы спокойно работать, просто так уж вышло, что сперва я отвел беду, как говорится в народе, именно от церковников. Если быть точным — от девочки-монашки, дочери то ли епископа, то ли ещё кого важного; повезло так повезло, но чего говорить, она была удивительно красива.
Но всё это лирика, а я входил в дом местного священника и прикидывал в голове сумму заработка на этот раз.
— Горда и рада принимать вас, господин, в своем скромном доме, сэр, если позволите, — девушка в переднике, с руками, влажными от какой-то домашней работы, поклонилась мне, и пригласила меня в дом. Я лениво согласился с таким видом, что вот, мол, других дел у меня нет, как рассиживать в гостях, и подобная трата времени — большая милость с моей стороны; при этом все эти люди вели себя так, будто действительно с этим согласны.
Сколько я себя помню, а помню я себя всего семь лет как, всегда удивлялся подобной людской наивности («Вот он; он сильнее, он осенен знаменем церкви, наделен благой сверхъестественной силой, он нам поможет!»), которая, без сомнения, проистекает из недостатка образованности. Впрочем, какая образованность, о чём я толкую, дай бог, чтобы они читать умели без труда, а прочее уже и вовсе удивительно.
— Меня зовут Александр, — я снял шляпу и плащ и бросил их в руки служке. — Как вы понимаете, я приехал не просто так.
— Да, господин, беда у нас в горах, беда, — сказал седой человек с бородой, достойной любого гнома, и женщина, которая меня встретила, согласно покивала, мол, так и есть, беда, ничего не поделаешь. Я усмехнулся. У всех беда, что ж теперь поделать.
— Какая именно, достопочтенный?
— Снежный человек, снежный человек! — заорал какой-то мальчишка, едва доросший носом до стола, с таким видом, будто он и сам не знает, боится он этого до смерти или, напротив, находится в бешеном восторге.
Мои чувства ко всему этому, признаюсь, окрашены примерно так же, с тем лишь отличием, что это чувства взрослого человека, а не легкомысленного ребенка.
— Там творится что-то ужасное, — словно бы нехотя согласился бородатый господин. — Все мужчины, которые ходили в горы — не вернулись домой.
Когда-то давно, как раз примерно шесть лет тому назад, я услышал все эти слова впервые, а оттого они произвели на меня впечатление и запомнились. К тому же их произносили несравненно более искренне и с мольбой гордого, но сломленного бессилием человека. Девушка с черными кудрями и почти настолько же темными глазами испуганно говорила: «Беда у нас здесь, господин, беда… Все, кто ходили туда — не вернулись домой». А самое главное, она не верила в мою сверхъестественную силу, она искала защиты, но не просила о ней, и она добавила с той же болью: «Не ходите туда, молодой господин, там смерть». В моей голове до сих пор звучит ее голос, слегка обесцвеченный минувшим временем, слегка помутневший от бесконечного повторения, гулкий оттого, что раздаётся лишь у меня в голове, но громкий и наполненный силой настолько, что мне всегда удивительно, как же так, что никто другой его не слышит, и в момент, когда слова эти повторно звучат у меня в мыслях, я всегда немного щурюсь, чтобы было проще сосредоточиться на реальности и отделить ее от воображения. И вот сейчас громовыми раскатами прогрохотали во мне эти слова, и разнеслись по всему моему телу, как дрожь перед началом охоты. Мне кажется, в такие моменты в тебе должно меняться что-то и физически, внешне, чтобы справедливо отражать действительность; например, глаза пусть меняют цвет, или черты лица заостряются, или кожа бледнеет, ну хоть что-нибудь, чтобы показать: вот он я, охотник, и я опасен.
