Елена Хаецкая[1]
Слепой бог
Труднодоступны горы Киммерии — легендарной дикой страны, родины суровых синеглазых воинов и светловолосых женщин, отвагой часто не уступающих мужьям. Здесь когда-то родился великий воитель и король Конан-киммериец…
С тех пор минули века. Изменилось лицо мира. Сами боги не остались со времен Конана-киммерийца неизменными. И только окруженная горами Киммерия, казалось, застыла во времени: все те же отвесные скалы, те же застывшие в безмолвии просторы под низко нависшими серыми тучами…
Только здесь, под защитой неприступных гор, царапающих остроконечными вершинами само небо, сохранилась еще магия.
На западе Хайбории издревле не жаловали колдунов — быть может, не без оснований. Встретить настоящего чародея где-нибудь в Немедии или Аквилонии давно уже было немыслимо: любого заподозренного в творении чар сожгли бы на костре, полагая, что земля таким образом сделается чище.
Магия научилась таиться — от сильных мира сего, от алчных и от глупцов, от ретивых ревнителей праведности и от взыскующих надмирной премудрости. Магия замкнулась в себе, свернулась в кольцо, уподобившись змее, кусающей собственный хвост. Магия умирала. От клинков и костров Запада, безжалостного и развращенного, чья слепая, не знающая сомнений вера готова была смолоть все чуждое, подобно мельничным жерновам, чернокнижники и некроманты, прорицатели и адепты тайных учений устремлялись на Восток, в Туран и Замору, где еще почиталось их искусство, в Коринфию и Коф, где сребролюбивые владыки готовы были дать беглецам убежище в обмен на запретные услуги, в загадочную Вендию и Кхитай, тщась отыскать искры забытого Знания; иные бежали на юг, в Стигию, в надежде припасть к первоистокам древней мудрости, или обретали пристанище в храмах грозных зверобогов, чей гневный рык все громче звучал над застывшим в первозданном ужасе миром.
Сероглазой девушке с пышной гривой рыжих волос, острым кинжалом в простых деревянных ножнах и коротким гирканским луком за спиной, не было дела ни до земных владык, ни до богов. Волею рока оказавшись на западе, в краях, что казались ей куда более враждебными и незнакомыми, чем самые дикие джунгли Черных Королевств, она искала чародея.
В просвещенной Аквилонии, однако, даже самые невинные расспросы об этом вызывали подозрения. Собеседники отшатывались от дерзкой красавицы, опасливо оглядываясь через плечо, стремясь побыстрее завершить разговор. Девушка была близка к отчаянию — пока однажды ярмарочный гадальщик, торопливо пряча серебряную монету, что вложила ему в дрожащую ладонь настойчивая незнакомка, не прошептал, так тихо, что едва мог расслышать сам себя: «Ищи в Киммерии».
Едва ли он сам верил, что она последует совету и всерьез вознамерится отправиться в эту северную страну, навстречу ледяным ветрам заснеженных перевалов, лишениям и опасностям трудного пути — невозможного для девушки, которой не исполнилось еще и двадцати лет. Однако, когда незнакомка развернулась, лишь чуть заметным кивком дав гадальщику понять, что слышала его слова, и двинулась прочь упругой, стремительной походкой не ведающего сомнений воина, ему показалось, будто ледяная длань царапнула его по спине. Лишенный истинного Дара, он все же обладал начатками провидческого таланта. На миг гадальщику захотелось броситься за девушкой, остановить, предупредить… о чем — он и сам не знал…
Но она уже скрылась в толпе. Перед его глазами вновь встало невозмутимое лицо с серыми, точно кордавская сталь, глазами и сурово сжатыми губами.
Лицо охотника. Или хищника. Напряженный взор одиночки, что не ищет ни помощи, ни дружеского участия, ни сострадания. Этой девушке вряд ли нужны были его советы…
Со вздохом гадальщик поднялся и рассеянно принялся увязывать в потрепанную подстилку нехитрые орудия своего ремесла.
* * *
Перевал остался позади. Соня готовилась уже заночевать в снегу, заготовив побольше хвороста для костра, чтобы отпугивать двух самых опасных врагов для одинокого путника в киммерийских горах,— волков и ледяной, пронизывающий холод,— когда заметила впереди огонек.
Почти не веря собственным глазам, Соня пошла на свет. Не может быть, чтобы здесь кто-то жил! И тем не менее вскоре впереди показался бревенчатый дом. В подслеповатом окошке весело горел желтый огонь жарко натопленного очага.
Помедлив, Соня решилась и постучала в дверь. Ей тотчас открыли и буквально втащили путешественницу в дом, ворча, чтобы не топталась на пороге и входила поскорее, не впускала внутрь стужу.
У Сони отлегло от сердца. Ворчали добродушно, почти весело. Похоже, что нрав у обитателя хижины гостеприимный и дружелюбный и вряд ли обидит гостью.
— Проходи, проходи,— торопил хозяин, крепкий еще старик с седеющей бородой, одетый в меховую безрукавку и теплые штаны, сшитые из оленьей шкуры.— Намерзся, небось, парень… И что дома не сидится? Все бы вам, молодым, по горам бродить… Ни покою, ни роздыху не знаете, прости меня Кром!
Соня расстегнула онемевшими от холода пальцами застежку тяжелого от снега мехового плаща, купленного ею в Галпаране, последнем большом городе на подходах к Киммерийским горам. Капюшон упал на спину, открыв обветренное лицо молодой девушки.
