Перемена была как перемена, и только в конце коридора четверо мальчишек из седьмого «а» стояли в бумажных треуголках и держали руки по швам. А около них толкались другие семиклассники.
Мы с Андрюшкой к ним подошли посмотреть, и я их спросил:
— А чего это вы тут стоите?
Тогда все четверо отдали честь и хором сказали:
— Мы стоим здесь, ваше благородие, за то, что не умеем играть в футбол!
— Чего-чего? — спросил Андрей.
— А ну, мелочь, брысь! — сказал один.
— Уговор! Уговор! — закричали остальные семиклассники. — Уговор дороже денег!
— Вы еще из третьего класса кого-нибудь позовете, чтобы они нас спрашивали, — сказал тот, в треуголке.
— А мы и этих не звали! Они сами подошли! Уговор! Уговор!
Андрюшка мигом все сообразил.
— Ребята! — сказал он. — Все же мне непонятно, зачем вы тут стоите?
Кругом даже затихли, а эти, в треуголках, снова приложили по два пальца к треуголкам и доложили:
— Мы стоим здесь, ваше благородие, за то, что не умеем играть в футбол!
— Приходите, — сказал Андрюшка, — мы вас научим.
Что тут началось! Я думал — его сейчас в окно выкинут, такая поднялась свалка!
Андрей убежал, но заодно и мне пришлось убегать, потому что те, которые стояли в треуголках, совсем озверели. Я вбежал в наш класс, а за мной влетел семиклассник, и мы стали носиться вокруг парт. Вдруг, смотрю, он уже на четвереньках, а сзади него Нинка Томашевская на одной ножке подпрыгивает, а за вторую руками схватилась и то ли делает вид, что плачет, то ли действительно плачет. Он вскочил — и к ней.
— Ты, — кричит, — кукла на резинках! Чего ты ножки ставишь? Я ж тебя одним ногтем могу на стекле размазать!
Смотрю — он на полторы головы выше Нинки. Я классное полотенце скомкал в комок, а оно мокрое еще, хорошее, и — через парты в семиклассника! Голову он не успел убрать — полотенце так и шмякнулось! Он сначала даже не понял, а потом прямо взвыл, как серый волк. И ко мне. Через парты. Да только Нинка опять его сзади за ногу схватила. Он в парте и завяз. Обернулся, хотел ей дать, а она отскочила и стоит, не убегает. И нога у нее как будто прошла.
— Ну! — говорит семиклассник. — Сейчас я вам объясню!
А тут звонок. И в класс сразу наши повалили. Семиклассник с меня глаз не спускает:
— Я тебя, — говорит, — шуруп белобрысый, еще найду!
И — из класса. Чуть Евдокию Васильевну не сбил. А за ней Андрюшка проскальзывает, встрепанный весь, видно, его изловили все же. Пишет мне на уроке записку: «Надо убегать — бить нас придут!»
Но убежать не удалось. Евдокия Васильевна задержала нас после звонка, а как только она вышла, в класс сразу же ворвались семиклассники — уже не только те, что стояли в треуголках, — и нас с Андреем уволокли к себе. Прямо татаро-монгольское иго! Нинка Томашевская бежала рядом и ножки им подставляла, и еще кое-кто с ней — но не дружно. Не отбили нас. А потом Нинку кто-то из семиклассников назвал «невестой», она и отстала. А нас затащили в седьмой «а».
— Что мы с ними сделаем? — говорят. — Может, в шкаф их посадим? Или по десять горячих?
— Давайте, — говорит один (самый, кстати, маленький из семиклассников, меньше даже Андрюшки), — давайте мы им за шиворот чернил нальем…
Маленькие всегда самые вредные, это даже по зоологии известно.
Чернил не налили, побоялись, но воды все же налили. Пятеро держали, шестой лил. По полкружки.
— По шейному желобочку, — говорит, — по шейному желобочку… Чтобы шейку держали чистой и чтобы к старшим не задирались…
Вышли мы от семиклассников, идем как-то негордо, ноги сдвигать не хочется.
— Протекло, — сообщает Андрюшка. — А у тебя?
Что тут спрашивать! Мне меньше, чем ему налили, что ли? Мокнет все, липнет. До самых подколенок.
— Знаешь, — говорит Андрюшка, — давай-ка урок промотаем. Лучше нам сейчас в класс не ходить. Пойдем над физкультурным залом на батарее подсохнем…
Пошли. Сели. Слышу — пар стал подниматься.
— Отомстить надо, — говорит Андрей.
А я тоже только об этом и думаю. За что они нас так? За тряпку, что я этому барсуку в нос кинул? Так он еще не того стоил. Может, мы с Томашевской дружим — откуда он знает? Я до того распалился, что мне и правда стало казаться, будто я к Томашевской не так отношусь, как к другим девчонкам. Я бы, может, об этом даже серьезно подумал, если бы она все время нарочно при мне не причесывалась. Чуть я к ней поближе подойду, она сразу вынимает гребенку и начинает волосы чесать. А они у нее густущие, так и трещат.
— Ты, — говорю, — как электростанция!
— А умней, Митенька, ничего не можешь придумать?
Зачем придумывать? Все девчонки одинаковые — воображают, что мы только о них и думаем.
— Отомстить надо, — говорю я Андрею, — только как?
— Они сегодня после школы опять в футбол будут играть, — говорит он.
— В тили-били, — поправляю.
Тили-били — это вроде футбола, но в одни ворота.
— Надо им как-нибудь помочь, — говорит Андрей. — Ты как, сушишься?
— Сушусь. А ты?
— И я. Сушеный скоро буду. Ну, так что придумаем-то?
— Мяч, — говорю, — надо куда-нибудь забить.
— Мяч… — говорит Андрюшка, — это мысль… Не… Мы забьем, а они достанут! Нет, не годится.
— А так, чтобы не достали?
— А как это сделать?
Как? Мы сидели, сушились и думали. И придумали.
