Он проснулся на рассвете, полежал немного, прислушиваясь к шелесту дождя за окном.
— М-м-е-е-р-рзавец, ты слижешь эту грязь языком, — за окном раздался звук второй звонкой оплеухи, первая разбудила Румату. — Клянусь задницей Святого Мики, ты выведешь меня из себя! — Эй, придурки, вы можете ссориться потише, — послышался сварливый голос его соседки Тети Моти. — Проснется, не дай Бог, Румата Натанович, костей потом не соберете. — Да пошел он в задницу, — послышалось в ответ. — Кто он такой, ваш Румата?
Слегка оскорбленный вышеупомянутый Румата поднялся на локте, прокашлялся, и сказал страшным и замогильным голосом:
— Перережу, как голованов, тридцать три раза массаракш.
За окном стало тихо, кто-то спешно убегал вдаль по улице.
Скверно, когда утро начинается так. Румата печально вздохнул, встал с постели, подсмыкнул трусы, пнул ногой Каляма, который мяукал и пытался потереться об ноги, и прошлепал босыми ногами на кухню. Там, за широким столом, долговязый и мрачный Дональд в широкополой шляпе писал пулю с Доном Томэо и Мозесом. Мозес поминутно шумно сёрбал из своей десятиведерной кружки, украшенной неприличными фресками неизвестного инопланетного мастера. Мадам стояла у окна и, тупо глядя на захламленный задний двор, томно вздыхала:
— Какое утро, сколько поэзии! — На ней было розовое с кружевами платье, открывающее точеные плечи. Между лопаток торчал огромный рубильник в положении ВКЛ.
— Пожрать чего-то есть? — спросил Румата у компании.
— Колбаса в холодильнике, — мрачно процедил сквозь зубы Дональд. Вот уже третью неделю они ели только конскую колбасу, сделанную Рэдриком Шухартом из бездарно проигранного в преферанс Доном Тамэо хамахарского жеребца. — Киевна в продуктовый на углу пошла, может, принесет что-то.
— Она принесет, как же, Ивашкиного мяса второго сорта, купит подешевле и сдерет с нас втридорога, — задумчиво сказал Уго.
— Может, зубом поцыкать? — предложил Дон Томэо.
— Денег на дантиста не дам, — быстро сказал Мозес. Он рассматривал свои карты и мычал себе под нос ”Не кочегары мы, не плотники, Да. А на тахоргов мы охотники. Да”.
— Надоела мне конская колбаса, — сказал Румата. — Уго, — позвал он. — Уго, когда будет Докторская из }qrnpqjhu боевых верблюдов? — Уго сидел в углу, свирепо поблескивая глазами, словно Маугли. — При коммунизме, — просто ответил он.
— Не понимаю, почему бы благородному дону не поесть конской колбасы, — воскликнул Дон Томэо, отхлебывая белого ируканского.
— Он же коммунар, ему совесть не позволяет, — мрачно сказал Дональд и положил карты. Справа от него на столе лежал огромный черный кольт.
— Вечно вы, Дональд, — махнул рукой Румата и пошел в ванную комнату. Уже на пороге кухни его окликнул Мозес. — Слышь, Натаныч, там на тумбочке шифровка из центра.
Скверно, когда день начинается с дона Томэо. Он прошел анфиладой комнат, из залы донесся голос Горбовского:
— Да перестаньте вы чавкать, Кацман, вы мне забрызгали майонезом все боевые награды.
Румата помылся, пописял, побрился и, на ходу натягивая реглан, зашел в комнату Киры.
— Здравствуй, милая, — милая сидела у окна на гигантском сундуке и непрерывно чесалась.
— Здраствуй — Здравствуй. Ты мне расскажешь сегодня про сказочный город Ленинград или снова Санкт-Петербургом отделаешься?
— Слыш, давай я тебе про Днепропетровск? — вяло спросил Румата.
— На хрен мне сдался твой задрипаный Днепропетровск?! — справедливо ответила Кира.
Румата обнял ее, но Кира отстранилась и, ковыряя пальцем в носу, невнятно промолвила:
— Ты говорил, шо при них нельзя, — кивая на его золотой обруч весом в 13 кг., ладно сидящий на голове с приваренной к нему VHS видеокамерой PANASONIC M-3000. — Глупенькая, — засмеялся Румата и швырнул обруч в угол. Раздался стеклянный звон, треск, придушенный писк. Из угла, бурча нехорошие слова, метнулся к двери домовой Тихон.
— Такой забавный, — хихикнула Кира.
— Кристобалю Хозевичу побежал жаловаться, — нахмурился Румата.
— Ну ты же его не боишься, а? Ну вот, сразу нахмурился. Я что-то не то сказала?
— Понимаешь, Кира, Кристобаль Хозевич по непроверенным данным является резидентом китайской, английской и соанской разведки в Арканаре. Такую фигуру на фу-фу не возьмешь, тут нужен тонкий подход.
Румата взял Киру за нежный стан и поцеловал ее в губы. Она с легким стоном скользнула ему на руку. Неожиданно сверху, на нее упала огромная, измазанная неопознанными экскрементами сандалия. Румата в бешенстве высунулся из окна:
— Перец, скотина, сколько можно?
— Простите товарищ, я, больше не буду. — донеслось откуда-то сверху.
На улице послышались шум и крики. Гнусавый голос Домарощинера забубнил:
— Вот этот дом, господин офицер. Осторожно, лужа, господин офицер. Я всегда в нем подозревал двурушника, reppnphqr`, садомазохиста, эксбициониста, петлюровца, недобитого власовца, зеленого брата, моджахеда и инсургента. Походка, понимаете, походка, она его выдала с головой, и еще бутылки. Да-да. Пустые бутылки. Никто в этом городе не пьет русской водки. Законопослушные граждане пьют “Украинскую с перцем”, ”Киевскую Русь”, ”Горилку” и только он пьет эту гадость. Вот его дверь, господин офицер. Всегда рад помочь. Я живу недалеко. Цветочная 27. Милости просим, мы с женой всегда дома. Если увидите на мостовой под окном труп профессора Плейшнера, то это условный знак: у меня дома товарищи по ируканскому подполью. Всего доброго.
