Сказание о вещем Румате — знатоке боевых, серых в яблоках, верблюдов - [2]

В дверь забарабанили. — Гражданин Эсторский, открывайте, вы окружены.

— Эй, вы! — рявкнул он. — Вам что, жить надоело?

Удары в дверь стихли.

— И вечно они напутают, — негромко сказали внизу. — Хозяин то дома...

— А нам-то что за дело?

— А то дело, что первый знаток боевых верблюдов. Доказывай потом, что ты не верблюд.

— А у меня приказ!

— Ну смотри сам.

— Ладно, Румата хватит прикидываться, — заорали снизу, — Вы изобличены полностью. На вас пришел сигнал от соседей. Вы не сдали книжку А. и Б.Стругацких в облбиблиотеку и храните дома запрещенные материалы. Пустите хоть погреться — мы страшно промокли.

— А вы откуда? — спросил Румата и снова высунулся из окна. Дождь лил, как из ведра. Около своей двери он увидел группку людей под раскрытым зонтиком, его держал Дон Рэба и хищно улыбался.

— Кого-то он мне напоминает, — раздраженно сказал кто-то снизу.

— Мы из Октябрьского РОВД, открывайте — сладко ухмыльнулся Дон Рэба, по его жабьему лицу текли обильные капли дождя и скупые слезы радости. Румата пригляделся и узнал в стоящих снизу капитана Квотерблада, ротмистра Чачу и Павора в черном плаще.

— Никого не узнаю — сказал Румата.

— Это я, ротмистр Чачу.

— Действительно, ротмистр Чачу, — Румата еле сдержал улыбку. — А это кто?

— А это капитан Квотерблад.

— Хм... В самом деле, капитан Квотерблад. — Румата откровенно издевался, — Слушайте, Дон Рэба, вы ведь меня боитесь. С чем вы могли прийти ко мне в такую рань, и еще привести этих людей?

— Туалетная бумага. Вас выдала туалетная бумага. Никто в Арканаре ею не пользуется. Ваш слуга, Уго, известный эконом. Он хотел ее выстирать, и она расползлась. Это заметили наши люди. Так что вы пойманы с поличным, — Дон Рэба торжествовал.

Это был полный провал. Румата судорожно соображал, как выпутаться из создавшейся ситуации. А положение было на редкость хреновое.

— Слушайте, Дон Рэба. Вы как-то странно переступаете с ноги на ногу. У вас геморрой? — спросил Румата. — А! Я onmk. У вас выпадение прямой кишки, осложненное стригущим лишаем и застарелым трихомонозом на фоне левостороннего бруцеллезного твердого шанкра.

Дон Рэба побледнел и сказал: — Хватит прикалываться. Вы арестованы.

— А я, между прочим — дубль. А Румата Натанович уехал к Лавру Федотовичу. Ему в ЖЭК характеристику надо сдать, а печать у Вунюкова.

— Что же ты, скотина, нам голову морочил, — сказали снизу и полицейская процессия отправилась вверх по улице.

— Ловко я их, — довольный Румата повернулся к Кире. Кира уже не стояла у окна. Она медленно сползала на пол, цепляясь за портьеру.

— Кира! — крикнул он.

— Кира! — снова крикнул он.

Одна арбалетная стрела пробила ей горло, другая торчала из груди, третья пронзила левое ухо, четвертая сделала дырку во лбу, пятая была разрывная, из живота торчало огромное штурмовое копье, а в спину вонзились два боевых топора в стиле Маршала Тоца, Короля Пица Первого, окованных черной медью.

— Да слышу я, слышу. — Сказала она и затихла. Он взял ее на руки и отнес на постель. Чем-то она напомнила ему подушечку для иголок. Он постоял немного над ней, потом вошел в прихожую и взял с тумбочки шифровку.

“Юстас Алексу. Немедленно ко мне".

“Есть.” — подумал Румата.

Он вывел машину из гаража и поехал по направлению к Соловцу. Вокруг него, прижимаясь к дороге, зеленел лес. Из лесу вышли двое, ступили на обочину и остановились, глядя в его сторону. Он сбросил газ, рассматривая их. Один из них поднял противотанковое ружье. — До Соловца не подбросите? — читалось на его добром лице. — Не подброшу, — решил Румата и гордо проехал мимо. Он набрал скорость, не успел затормозить и переехал ноги Стервятнику, Барбриджу, который переползал дорогу за поворотом. За ним следом полз полицейский патруль. — Погоня, — подумал Румата. Перед вторым по счету памятником Заднице святого Мики его остановил гаишник.

— Предъявите подорожную, — сказал мокрый инспектор в сером дождевике. Неподалеку у борта огромного имперского грузовика, из кузова которого торчали детские руки и ноги, с независимым видом стоял пожилой мокрец, и была у него в глазах неизбывная такая печаль. Он чихал и кашлял, изредка сморкаясь в канаву.

— Хамье, вы же неграмотны — стеклянным голосом сказал Румата. — Зачем вам подорожная? А этот что тут делает? — он кивнул в сторону мокреца, который вытирал рукавом сопли.

— Дорогу до Соловца узнает, — сказал офицер и козырнул. — Извините, ошибочка вышла. Счастливого пути.

— Нет там никакой дороги, — сказал Румата и сел в машину.

Когда он миновал последнее мемориальное кладбище Святого Мики и его святых родственников, было уже темно. У поворота от кустов отделилась темная фигура.

— Можно мне бежать рядом с вами? — спросил невысокий человек, на бегу заглядывая в ветровое стекло.

— Ты, наверное, Киун.

— А как вы узнали?

— Книжки надо читать, — поучительно сказал Румата и прибавил газу. — Можешь взяться за бампер.

Он подъехал к Управлению утром. Вышел из машины, закрыл дверцу. — Спасибо, — произнес заляпанный толстым слоем дорожной грязи Киун и отлепился от бампера. Неожиданно в воздухе разнеслось невыносимое зловоние. Из-за угла показались строительные носилки с установленной на них польской палаткой синего цвета. Носилки с гордым видом несли двое носатых ируканцев. Полог палатки откинулся и Дона Оканна — первая фрейлина Дона Рэбы — грязная и немытая со дня основания Островной Империи, покрытая шариками свалявшейся пудры, помады, оконной замазки и пасты гойя, нежно произнесла, кокетливо откинув со лба жирный, весь усыпанный перхотью, локон: