Распогодилось. На дорогах, в полях и лесу окончательно подсохло. Скоро закончится весна и наступит лето, пора чаяний и свершений, а сейчас помимо всего, еще и сезон охот при дворе. Охота, это одно из того немногого, что князь беззаветно любил. Нет! Любил он женщин и власть. Охоту он обожал, кстати не он один. Развлечением знати были охота и пиры, на которых решались многие государственные дела. Всенародно и пышно праздновались победы в походах. На охоты и пиры съезжались посадники и старейшины со всех городов и бесчисленное множество народа. Князь с боярами и дружиной пировал «на сенях», на высокой галерее дворца, а на дворе ставились столы для свободных людин. Да-а! Охота. Только на время нее князь забывал о семейных княжеских спорах, обидах и несбывшихся надеждах. Ожесточившееся междоусобными бранями, пролитием крови в борьбе за власть сердце, на это время оттаивало, позволяя освободиться от тяжкого бре-мени.
С началом гона туман стал садиться на землю. Всеволод уже не видел кусты шиповника, находящиеся от него в пяти десятках шагов и в тоже время почувствовал, что в лесу происходит что то. Бояр и гридней специально частью оставил при стане, а частью отогнал подальше от себя, чтоб не мешали, не восторгались под руку. Лишь двое ближников, без коих не мыслил быть за пределами дворцовых стен, стояли поодаль, озираясь по сторонам. Им туман так же мешал как и ему, а охоту оба воспринимали для себя, будто тягло по охране суверена.
Мягкий топот лап по стерне степной полосы у кромки леса, явно не походил на звуки копыт оленя или топот кабана. Рука непроизвольно потянула тетиву на луке, а само оружье встало на уровне груди. Кого же сходники выгнали к его засадному месту?
Волки выплыли из молока тумана совсем рядом, их было четверо. Не доходя десятка шагов до края леса, примерно столько же и до него, они встали. Все четверо матерые, крупные, только цветом разнились. Двое серых, а два рыжеватого окраса. Князь замер, показалось даже, дышать перестал. Ветерок с поля дул на него, поэтому присутствие человека ими не воспринималось. Наоборот, опасность была позади и они от нее удалялись. Ряды деревьев, уходящие от Всеволода вглубь леса, мешали пустить стрелу, и он, держа на прицеле головного, мысленно молил его чуть продвинуться. В этот момент вожак, может почувствовал что-то, полуобернувшись рыкнул, и стая податливо рассыпалась горохом в разные стороны. Именно это дало возможность охотнику сменить приоритет и прицельно выпустить стрелу. Стрела вонзается в первого, он кубарем катится по лесной подстилке. Скулеж и подвыванье разрывает тишину. Рука выхватывает из колчана стрелу, укладывает на изгиб лука. Кольцо потянуло тетиву. Второй волк, вылетев на чистину, тоже становится добычей. Остальные двое растворились в тумане так же быстро, как и появились из него.
Выйдя из леса, князь проследовал к трофеям. Склонившись над волками, разглядывал матерых. Две самки, серая и рыжая. Из тумана выскочили на лошадях десяток бояр из свиты, ведущие в поводу троих коней под седлами.
– Чего гон устроил, Еруслан? По-тихому нельзя было? – Грозным, но все же довольным голосом спросил Всеволод.
– За тобой княже! Жена твоя дочку родила.
– Как? Дак вроде рано еще…
– Еще вчера ввечеру. Посыл только сейчас нас разыскал.
Князь вскочил в седло подведенного коня. Как-то с сожалением посмотрел на битых волков. Дождавшись, когда наперсники окажутся верхами, бросил одному из бояр слово:
– Тушки оприходуйте, у них шкуры еще не летние, пригодятся.
– Сделаем!
Вся кавалькада галопом унеслась прочь. Оставив позади и свиту и загонщиков и гридней. Уходя вскачь, не догадывался Всеволод, что сберегли его родные боги или быть может новый византийский бог, коему присягнул он год тому, от ворожьих стрел или ножей. Разминулся с убийцами, может на час, не боле. К вечеру добрался в Ростов. На подворье заехал верхами, а с коня соскочил прямо на ступени теремного крыльца.
– Как княгиня? – не останавливая шага, спросил у попавшейся на пути чернавки.
– Здорова, князь-батюшка. И дочка, краса ненаглядная тако же. Слава богу!
Птахом влетел на женскую половину. Ворвался в опочивальню супруги. Еще бледная, но довольная жена, увидав супруга, вставшего столбом у раскрытой двери, поднялась с кровати. Отодвинув пяток нянек от колыбы, взяла на руки сверток с пищавшим младенцем. Шагнув к мужу, протянула его вытянув вперед руки.
– Твоя! – утвердительно молвила.
– Горластая!
Всеволод шагнув навстречу, приняв от супруги сверток, вгляделся в сморщенное лицо ребенка. Блаженная улыбка нашла дорогу из-под усов и бороды хозяина княжества. Подняв сверток над головой, произнес:
– Признаю! Моя дочь!
Поцеловав бледную жену, ласково произнес:
– Отдыхай, моя голубка. На завтра пир соберу, пусть люд честной порадуется с нами!
Шумно было в сей день в княжьем детинце. С самого утра потянулась вереница бояр с женами, дружинники, люд купеческий с подарками и подношениями. Все разряженные в одежды из дорогих византийских и арабских тканей, отделанных мехом бобров, горностаев и черно-бурых лис. Всю площадь широкого подворья запрудили так плотно, что яблоку негде упасть. Гомон знати не смог бы в сей день перекрыть и ростовский торг. Все ждали выхода князя с женой и новорожденной. Княжич гостил у бабки в вотчине, поэтому его быть не должно. Челядь убегалась накрывая столы как в огромной трапезной зале, так и на улице. Столы для знати уже были уставлены богатой посудой, золотой и серебряной, ломились от обилия яств и напитков. В сторонке в готовности томились гусляры и скоморохи, их время еще не скоро придет.
