Синица в руках - [4]

– Гы-гы! Шо, испужался?

Вот дубина стоеросовая, спокойно одеться не дал. Лиходеев привычно совершил кувырок через голову, поднялся на ноги в чем мама родила. Бросил косой взгляд на хозяина леса, отсунул плоский камень, доставая одежду.

– Ну, привет-привет Леха! С чем на сей раз пожаловал? Опять скажешь, типа шутил, когда баб ушедших за ягодами по лесу кругами водил? – Одеваясь и подпоясываясь говорил Егор. – И оно тебе край как нужно было?

– Шутейно конечно! Все живые, нихто не помер.

Уселся прямо в траву, подперев спиною дубового исполина у самой тропы. Произнес проникновенно:

– Скушно!

– Скучно ему. А вот бабам и девкам не до смеха было. Вернулись взмыленными, да еще и пустыми.

– Сами виноваты. Они б лесной берегине хоч бы подношение сделали. Хоч кроху пирога донесли. Забывать стали.

– Ну и ты их за это…

– Поучил слегка.

– Учитель хренов.

– Ладноть. Хватит виноватить. Я к тебе не просто так подошел.

– Говори, чем смогу, помощь окажу.

– Это я тебе окажу. За усадьбой твоей, однако, пригляд сторонний.

– О как. Давно?

– Уже два дни.

– И кто у нас доглядчик такой нашелся?

– Это уж сам разбирайся, кому дорогу перешел.

– Спасибо. Принял к сведенью.

– Удачи, сосед.

Медленной походкой направился в сторону усадьбы. Ну да, усадьбы. На ровном, очищенном от ополицы и лишних деревьев участке земли, возвышался частокол из ошкуренных карандашей, по верху которых густо посажены прямо в древесину кованые, острые штыри, способные проткнуть и стальную байдану на теле потенциального захватчика. Пришлось раскошелиться на покупку метала, а потом и его ковку. Ворота не слишком широкие, способные пропустить телегу, но и только. Тоже, обитые железом, густо смазанным воском вперемешку с дегтем. С массивными петлями, стопорами. Такие выбить, сильно потрудиться придется. Дак, кто ж просто так даст? Просто только кошки родятся. А на широком подворье строения, каждое в опорный пункт превращено. Из любого в сам, так называемый терем, подземные лабиринты ведут. Терем, что бункер. Долго строила община новому боярину, все удивлялась, переговаривалась. Не по-людски возводят, мол, баловство одно на уме. Ничего. Зато теперь вся округа в случае беды укрыться сможет. Мошна оскудела, это да. Только жизнь, она дороже золота будет. Факт проверенный опытом и временем.

Все-таки, кому это потребовалось его контролировать? Уж два года как не у дел. Думал, все забыли, что есть такой Лихой. Ан нет! И Лис молчит. Уж он-то казалось должен хоть краем уха услыхать о поползновениях в его сторону. На то он там и служит. До десятника дорос.

Егор вспомнил минувшее время. Два года прошло как один день, все дела-дела, а обида точит. Сейчас-то конечно не так. Поуспокоился А тогда, у-у-у, как лютовал и клялся ни ногой в стольный город. Князь его не вспоминал, видно память девичья. Боярин Вадим, у того иной склад характера, змея в облике улитки. Сразу сказал, что особую сотню восстанавливать не намерен, и чем реже Лиходеев мозолить глаза будет, тем для него же лучше. Пришлось на коленке менять диспозицию. Бросать все на самотек не в его правилах. Так на свет божий появился новый купец. Смеян сначала противился, но приказ остудил такие поползновения. Проживал теперь в Курске на их бывшей базе вместе с объявившимся наконец-то Воробьем. Торговал для начала по-мелочи, но благодаря финансовым вливаниям, развернулся, даже ладью прикупил. Каждые три-четыре месяца тайно приезжал на доклад. Его нынешняя стезя, сбор слухов по городам и весям близлежащих княжеств, вербовка людей в помощники по торговле и не только. Мужик рассудительный, не глупый, справлялся, даже привык к своему положению.

Иное дело Лис с Дроном. Для Вадима их служба под его началом, словно тавро поставленное на лоб. Доверия нет, но по какой-то причине и не убирал из дружины князя. Остались оба проверенных бойца вратарями на внешних подступах к детинцу, да ночные улицы патрулировали. Скрипели, плевались, сколько раз уйти порывались, только приказ батьки терпеть и глядеть в оба глаза, остужал лихие головы. Боярин работать на тайный приказ так и не предлагал.

Вольрад тоже недалече обосновался. С подачи Лихого и по его же протекции, пристроился учеником к деду Белозару. Сам волох не стал противиться воспитаннику-недоучке. Сказал Лиходееву спасибо. За что? Так за то, что прежде чем за кромку уйдет, успеет знания передать смертному, способному их принять и правильно распорядиться. Вот так.

У ворот встретил Арбуй, разбитной парняга, четвертый сын в семье смерда, взятый челядником в усадьбу. Уже не удивляются хозяйской прихоти, пешком по своим землям хаживать, привыкли. Раньше как на диво пялились. Лиходеев ездил на лошади только в усадьбу к сватам. Да-да! Год назад отдал замуж Милолику, за старшего сына боярина Видана, ближайшего соседа, ну и просто мужика хорошего, бесхитростного и простого как автомат Калашникова, но при этом крепкого хозяйственника без примеси жлобства. Посватали. Парняга молодой, не порченый, не перестарок какой, все при нем. Выполняя каноны сего мероприятия, сватья все удивлялась, как так, у невесты спрос учинять, согласна ли она за парня замуж идти. Как старший брат мол решит, так тому и быть положено! А не желает, так за косу и к волхву! Эх, боярыня Пламена, свет Некрасовна, ой и не знаешь в каку-таку семью, ты ножку просунула! У Милолики, той уж и сок по ногам течет, так замуж охота. А тут молодой, красивый, да еще по ее поводу приехал. В глазах отразился ответ: «Хочу! Хочу! Хочу!». Но скромно потупилась, глазки долу опустила, едва слышно выдавила: «Согласная». Славницу с женихом вывели за дверь, неча им присутствовать при уговоре про житье-бытье молодым. Вот тут, будущий свекор и при…, ну в общем малость поплыл, когда Горазд с Зораном стали вносить прямо к праздничному столу приданое невесты. Благо уже давно Смеян отрыл и переправил в усадьбу закладку отца Милолики. Прямо на пол легло ничем неприметное рядно серого цвета, в котором навалом громоздилась серебряная посуда, низки жемчугов, кошели плотно набитые золотыми и серебряными монетами. Боярыня Пламенна от удивления открыла рот, уставившись на такие богатства. Слова Лиходеева не сразу дошли до ее ушей, врезался только конец фразы.