Северная охота

На лося, на лося!

Павел Шкулев стоит у окошка и палкой колотит по льдине. Льдина, уже остеклевшая от теплого апрельского припека, звенит, как хрусталь. И черная сука Игла скребется в углу и радостно повизгивает и вместе опасливо косится на желтые козлы, где возлежит на досках ее повелитель, хозяин и бог, наборщик Абрамка.

Игле полагается спать на дворе, но каждую полночь она открывает искусно лапами и носом тяжелую дверь и забирается в избу неслышно, как дух. Чуть шевельнется Абрамка, она уже на ногах и косится на Абрамкино лицо. Если Абрамка не в духе и хмурит свои черные брови, и тянется рукой налево к стене, туда, где повешен арапник, смотришь: уж нет Иглы, только дверь откроется и хлопнет. А если Абрамка лежит и зевает, а тем паче улыбнется, Игла тоже ложится на спину и опрокидывается кверху всеми четырьмя лапами. «Делайте, дескать, со мной, что хотите, а я не пойду отсюда».

— Преступники, вставайте! — вопиет за окошком Шкулев и радостно смеется.

«Преступники» — наше официальное имя в этой глуши. И даже по-якутски «преступник», с ударением в конце. Наивные жители Устья, кажется, принимают это за особенный титул. И местный торговец Безменов пишет нам письма и счета по адресу: «Его высокоблагородию, господину преступнику» такому-то.

Солнце всходит или, быть может, заходит. Сразу со сна разобрать мудрено. Широкая заря переползает по небу справа налево, ни выше не становится, ни ниже. Крепкий морозец сковал под снегом натаявшие лужи, запечатал ручьи и подернул рассыпчатый снег коркой твердого наста, как струпом.

Самое время итти на охоту. Лыжи за спину, ружья на плечи, вперед… За пояс налево кинжал, браунинг направо. Это милый старинный, испытанный друг. Он приехал сюда невредимо из самого Курска, разобранный по косточкам, в ящике, вместе с частями от швейной машины. Только желтая одежка его пропала по дороге. Я сделал ему другую из пестрой шкуры тюленя, который зовется по местному «крылатая ларга». И ларга крылатая, и браунинг крылатый, и все мы тоже крылатые…

Избушки Юлайского Устья — квадратные, плоские сверху, как-будто поленницы дров, занесенные снегом. Круглые трубы заткнуты мохнатыми шапками втулок. Спят домовые хозяйки. Еще ни одна не затопила.

Только из крайних ворот вышла на улицу Дука Шкулева, Павлова родная сестра. Она в черной люстриновой «парке», с красной оторочкой по подолу. А на шее у нее ожерелок, пушистый и темный, из беличьих мягких хвостов, нанизанных вместе и сшитых. Из-под бобрового капора задорно сверкают веселые синие глазки и умильно глядят на Абрамку.

Дука ступила вперед и тихонько заводит девичью песню, лукавую и грустную вместе:

Абрамка как-будто не слышит. Он с озабоченным видом переходит взрытую дорогу и сбрасывает лыжи на землю и твердо становится ногами в ременные юкши.

— Го-гой!

Друг за другом идем мы в одну полозницу мягким, широким размашистым шагом, бойко взбираемся вверх на холмы, мчимся, как тени, по длинным извилистым спускам. Абрамка летит впереди. Кто бы подумал, что в этой тщедушной груди и тоненьких ножках таится такая железная крепость!.. Черный Абрамка как-будто из проволоки скручен. Пойди догони его.

Фаддей забирает налево и тяжко пыхтит, словно разводит пары. Столько он ездил по узким полесским дорогам на своих паровозах, что даже усвоил от них неуклюжую повадку. Полесский паровоз…

— Прибавь, прибавь!

Но вдруг на овраге, забитом доверху, снег проломился под грузным Фаддеем, как-будто под лосем.

— Го-го!

Абрамка скользит, как змея, и на спуске с бугра подпрыгивает в воздухе обеими лыжами сразу.

— Ловко, — ободряет Павел, — так вот не каждый подскочит.

Павел ходит большими кругами, нагибается к снегу, ищет следов, как собака.

Заяц покатил по дороге, белый и мягкий, как вата. Игла вырывается с лаем вперед и мчится вдогонку. Куда! Не догонишь! Вернись, Игла!..

Ворон сидит на березе и каркает: «Дура»!

Ага, ты ругаться!..

Револьвер на прицел… Раз!.. На ходу, без всякой остановки. Черный, обрызганный кровью лоскут мягко падает сверху на снег.

— Ловко! — опять восклицает Шкулев. — Вот это стрелок! И где ты научился?..

— Где научился?.. Не спрашивай, Павел. Это не первую ворону бьет моя пуля, в проходку, на вольной дороге.

— Значит и в вашей Расее они попадаются тоже?

— Да, попадаются тоже… Отстань, не расспрашивай!.. Озеро — белая скатерть.

Стройся, равняйся!.. Мы поравнялись, лыжа об лыжу. Фаддей посередине, я справа, Абрам слева. Хорошая тройка. Три города, три звания, три племени, три партии, три клички… Но мы из-за клички не спорим. Не тычем друг другу вопросом в глаза: «Какова твоя вера»? Ибо мы нашу веру оставили там, за Уралом. А здесь наша вера: живи на свободе дико и просто, так, как живут эти лесные звероловы, волки и олени. Огнивом своего сердца искры выбивай из холодного камня.

Сливайся с пустыней, как сын и как хищник, и как зверь, и как царь.

Живи, а не можешь — умри!..

Мы движемся быстро, все враз, как-будто по рельсам. Взяться бы за руки, да не достанешь через широкие лыжи.

И Абрам начинает: