Северная охота - [3]
И вспомнил из песни:
— Ну и что же?
— Да видишь: до конца не довернули, — наивно объясняет Шкулев.
Он не хочет рассказывать дальше. К чему? Ведь вышла неудача…
— Стерхи, девки, — ворчит недовольно Фаддей, — а есть ли там лоси?..
— Фью? — присвистывает Павел. — Там всякая живность есть. Вот сами увидите.
— Вот там еще озеро Курье, а дальше и Девичий лес, — указывает Павел.
Игла насторожила ухо и вытянула морду, потом слабо взвизгнула и бросилась вперед.
— Игла, назад! — Назад итти на обход, дугою вдоль берега. А она не слушает, летит, воздух пронзает своим длинным вытянутым телом. Впрямь игла. По земле расстилается и лает тихонько, прерывисто, зло.
— Скорей! — говорят эти острые звуки.
— Скорей, уйдет…
— Господи, неужели она взяла дух лосиный за десять верст, через озеро Курье?
Летим, как бешеные, по льду. Абрамка и Павел опять впереди.
— Наддай-ка, Фаддей, а то мы и к жаркому опоздаем!..
Глаза вылезают на лоб. В груди свистит. Лыжи как-будто мешают бежать и волочатся сзади… Наддай, наддай!..
На льду впереди показались две черные точки. Что это, олени или лоси? Нет, эти поменьше. И головы без поперечной черты, — значит, безрогие.
— Волки, — бросает Шкулев на ходу.
Мчимся наискось, чтобы перенять им дорогу. Вот они стали поближе. Мне кажется, будто я вижу их ясно. Волк и волчица, высокие и худые. У них кровавые очи и слюнявые пасти. Головы низко пригнулись к земле. Бегут, принюхиваются, видно за дичью по свежему следу.
Фаддей снимает ружье с плеча.
— Не стоит, оставь. К чему нам эта падаль?
Волки подняли головы вверх. По ветру доносится тонкая жалоба.
— Спасибо, господа волки, за вольную подмогу. Прощайте покамест!..
Волки исчезли, как призраки. Вот он — след. Какой он глубокий, раскидистый! Местами сквозь снег ветвистые ямы доходят до самого льда. Одни потемнели от нижней воды, другие подкрашены кровью. Павел нагнулся и взял горсть мокрого снега из ископыти.
Свежий, сейчас прошел. Направо, айда!..
След поднимается в гору, в кусты, в частый и мелкий подлесок. Сквозь чащу пробита дорога, бешено, слепо и прямо, как-будто по шнуру. Влево и вправо размотаны сломанные елки и березки. Сломаны как-будто ураганом, срезаны крепкой сталью, но только местами, на свежих изломах, — кровавые пятна.
Видно, живая бегущая сталь, расчищая дорогу, сама трепетала от боли.
Кочкарник, широкое поле. Опять перелесок.
Луга мертвые, занесенные снегом. А это должно быть уже Девичий лес. Прямые березы похожи на белые свечи. Кто их расставил так чинно и стройно? Царапин нет на белой блестящей коре. Вершины кудрявятся сетью разбухших побегов в предчувствии зеленого расцвета.
— Дайте дорогу нам, белые девки! Отдайте добычу.
Лает Игла налево в густом ивняке и визжит, и захлебывается, и громко зовет:
— Сюда! Сюда! Я нашла! Я догнала!..
— Прибавь-ка, Фаддей!
Фаддей вылетает вперед, огромный, грузный и страшный, и мчится по узкой тропинке тоже, как лось, только рогов у него нет.
— Го-го-го! — зычно и грозно раздается его крик.
Вот он, лось. Он высокий и серый, как лошадь в оленьем убранстве, и голова у него, как толстый березовый корень, и лопаты рогов о шестнадцати копьях, как две боевые машины… Увяз по колено в снегу, а задом прижался к рогатому пню и морду нагнул до земли, и в диких глазах светится ярко и мрачно: «Ну-ка, сунься».
Злится, заливается Игла, бегает кругом, суетится, проваливается в ямы, а близко не подходит. Она не торопится узнать, какие у лося копыта. Только круги замыкает то слева направо, то справа налево. Пробежит за спиной у добычи и тявкнет: «Дескать, не думай уйти. Я тут стерегу»…
Абрамка хватает винтовку на руку. Раз! Мимо!.. Лось стоит, как вкопанный в землю, не пошатнется, как каменный.
Павел гогочет и медленно прикладывается из своей кремневой пищали.
Она — английской работы и клеймо на ней: «Лондон, 1820». Павлу досталось от деда. Еще десять лет — и можно справлять ей столетний юбилей.
Сколько лосей и моржей она перебила, а сама все живая.
Ствол у нее легкий, как дудка. Игрушечное ложе. Мелкие пули, как пчелы. И выстрел не громкий, словно хлопушка ударила.
— Не трогай!
Фаддей поворачивается к Павлу и яростно кричит и машет рукой.
— Чего ты, леший?
— Не трогай, убью!
Даже лицо у него потемнело, как-будто чугунное. Вправду, леший.
— Четверо вас, — рычит Фаддей. — Пся кров. Надо итти одному…
Он снимает ружье и бросает на землю, и выходит на лося с голыми руками один. Лось ждет и дико косится огромными сверкающими глазами.
— Оставь, сумасшедший! — встревоженно кличет Павел. — Поистине безумие — приблизиться на лыжах к ужасным лосиным копытам.
— Не трогай! — рычит Фаддей. Он весь как-будто изменился и сделался мягче и гибче. Каждое движение стало точно рассчитано и как-то неуклюже грациозно. Этот домашний медлительный буйвол вдруг превратился в лесного медведя.
Лось ждет. Он выпятил нижнюю губу. И глаза его стали как-будто другие, упрямые, тупые. Фаддей резко под'езжает концами лыж под огромную морду, протягивает руки и хватается за страшные рога. Это будет как встреча лигийского Урса с туром. Где обитали лигийцы? Быть может, в Волынском Полесье? Та же фигура и те же ухватки. Урс, пожалуй, придется Фаддею прадядя…
