Я получила письмо от мисс Миллисент Уолдрон в последний день занятий в школе. Это был день прощального вечера в женском колледже сестер Барнс, и они, владелицы и руководители учебного заведения, на сей раз наконец поддались веянию времени и разрешили подавать девушкам спиртное. Я выпила два мартини. К тому моменту, когда я добралась домой, винные пары улетучились, но голова разламывалась от боли и настроение было отвратительное.
А вроде все должно было быть наоборот. Мне полагалось испытывать приятное возбуждение. Ведь кончился семестр, и начался мой отпуск, и я на целое лето собираюсь во Францию, чтобы писать этюды. Но, похоже, мне показалось важнее окончание, а не начало. Вот еще один год прошел, и ничего не произошло. Я стала на год старше, мне пошел двадцать седьмой, мне, Керри Белдинг, преподавательнице живописи, вроде бы художнице, высокой, скорее худощавой, с прямыми темными волосами, карими глазами, не влюбленной ни в кого, да и в меня никто не был влюблен. У меня нередко возникало чувство, будто я все время нахожусь в состоянии ожидания: ожидания перелома в моей живописи, когда я сделаю гигантский шаг от простой опытности к глубине картин; ожидания, что в один прекрасный день я почувствую себя страстно влюбленной. А может быть, эти две вещи тесно связаны между собой, чего-то не хватает мне самой, и никто не придет ко мне на помощь, и я должна достичь всего этого сама.
Итак, я отперла дверь и вошла к себе. Я жила в нижнем Манхэттене, на верхнем этаже старого здания, переоборудованного под жилье. Мне приходилось платить за лишнее, не нужное мне жилое пространство, но я не люблю тесноты. На улицу выходили большие окна, от пола до потолка. Их закрывали парусиновые занавеси. Я опускала их только на ночь. На покрашенном темной краской полу лежали соломенные маты. Матрац на возвышении, где я спала, покрывался на день хлопчатобумажным покрывалом с ярким индейским орнаментом. У меня был стол и два плетеных стула с веранды из имения моих родителей в Дорсете, штат Вермонт. Я забрала их себе, когда моя мать продала наш дом и уехала на запад со своим новым мужем. Квартиру украшали мои яркие картины, развешанные по стенам и расставленные вдоль них. Временами мне казалось, что квартира, строгая и аскетичная, похожа на мою жизнь, а в картинах, которые вышли из-под моей кисти, будто бы скрывается сама Керри Белдинг, только и ждущая случая, чтобы проявить себя. Все, что я до сих пор делала, было только предварительной подготовкой, перемена могла наступить в любой момент, и я была к ней готова; почему же это ожидание длится так долго?!
Как-то неожиданно для меня самой эти мысли вместе с остатками мартини подействовали на меня раздражающе и заставили скинуть туфли и с силой отшвырнуть их ногами. Одна из них угодила в стену, отделяющую мою половину мансарды от другой, которую занимал Питер Виленц. Питер Виленц был из Небраски, у него была не то польская, не то чешская фамилия и нежное сердце, и он очень переживал, что я одинока. Иногда кто-нибудь из нас стучал в стену, он приходил ко мне или я шла к нему, и мы пили кофе или вино. Он принял удар туфли о стену за сигнал, потому что тут же, приведя меня в смятение, показался в дверях.
Он улыбнулся мне. Это был мускулистый лысеющий мужчина с веселыми глазами.
— У вас все в порядке, Керри? — Его голос звучал очень трезво, что всегда замечаешь, если сам немного выпил.
— Думаю, что да, — с сомнением ответила я.
— Я пришел сказать вам, что приготовил то самое тушеное мясо по-гречески — вы когда-то говорили, что любите его. И еще у меня есть бутылка вина. Почему бы нам не отпраздновать начало вашего отпуска. — Он поколебался и добавил: — Мы могли бы сходить куда-нибудь пообедать, если хотите.
Я понимала, что сходить с Питером пообедать означало бы нечто большее, чем празднование начала отпуска, и покачала головой:
— Мне не хочется есть. Думаю, что самое лучшее для меня — это завалиться в постель и спать до самого отлета самолета, то есть до следующей недели.
— Вам нужна компания? — спросил он, сразу став серьезным.
— Это ни к чему, Питер. Я действительно хочу спать.
Я и раньше чувствовала, что он не прочь заняться со мной любовью. Только я не понимаю почему: у него было столько красивых девушек; я иногда видела их входящими к нему в комнату. Он был фотографом, и я предполагала, что он знакомился с ними на работе. Может быть, он хотел заняться со мной любовью из доброты? Может, думал, что любовь — это то, в чем я нуждалась, и хотел пробудить к жизни засыхающее дерево? Нет, все это было отвратительно. Я вовсе не мертвое дерево и просто запаздываю с цветением или не знаю, для кого расцвести.
Я выпустила Питера и заперла дверь. Разделась и скользнула между простынями. Был июнь, солнце садилось, мне стало жарко, и вскоре я сбросила с себя простыню. Мои мысли разбегались. Не скомпрометировала ли я себя чем-либо на вечере? Очевидно, нет, Керри Белдинг, которая может, в отличие от других, вести себя как ей заблагорассудится, на этот раз была вполне дисциплинированна. И перед самым концом приема одна из сестер Барнс поцеловала меня в щеку и сказала:
