Васькино полупальто, когда-то защитного цвета, от жирных пятен и прочей грязи стало почти черным. Из многочисленных его дыр клочьями лезла бурая вата, и рукава его, дважды подвернутые, все же были длинны. Все это, однако, Ваську не смущало. Его щегольство имело особый характер — он носил за веревочным поясом две разряженные ручные гранаты. Из сказанного совершенно ясно, что Ваське было шестнадцать лет, что он был партизаном и что рассказ этот начинается в тысяча девятьсот двадцатом году.
О Васькином происхождении и судьбе много говорить не приходится, — они были самыми обыкновенными. Отец, харьковский железнодорожник, пропал во время немецкой войны; мать, уборщица в эпидемических бараках, два года спустя умерла от сыпняка. Ни сестер, ни братьев у Васьки не было. Он сел в поезд и поехал к родным в деревню, но до него по тем местам прошли петлюровцы, и ни деревни, ни родных он не нашел. Зато его нашел партизанский отряд Чигиря. Чигирь был толстым и хладнокровным пастухом. Он отлично умел спускать под откос белые поезда и не без успеха громил неприятельские обозы. Он одновременно с Махно изобрел пулеметы на тачанках и снабжал свои боевые колесницы соответствующими надписями: впереди — «Черта лысого уйдешь» и сзади — «На-кась, выкуси». Кормили в его отряде превосходно.
Лето и зиму Васька провоевал в должности разведчика, подручного при пулемете, помощника кашевара и вообще партизана широкой специальности. К весне белый тыл ушел в Крым, в бутылку, куда залез последний генерал — Врангель. Дело партизанщины окончилось, но охота партизанить осталась. Чигирь решил переметнуться к белым, и переметнулся бы, если бы его ближайший друг и помощник, кузнец Сашка Дрягалов, вовремя его не пристрелил. Постреляв еще немного, Дрягалов отвел отряд разоружаться в Мариуполь. Таким образом, к первому мая тысяча девятьсот двадцатого года Васька оказался в абрикосовом саду на горке над Мариупольским портом.
Абрикосов еще не было, а потому все Васькино внимание было обращено в сторону моря. Он видел его впервые, но был разочарован — оно лежало совершенно гладкое и пустое.
Справа синей неинтересной полосой тянулась Белосарайская коса, слева и впереди просто ничего не было. Васька зевнул, прикрывая рот рукой, повернулся и пошел. Он определенно был недоволен всем на свете, и в особенности слишком горячим солнцем.
В чертовом полупальто можно было задохнуться, но снимать не годилось: не было рубахи. От адской жары хотелось пить, а пить было нечего. Кончилась Васькина вольная жизнь, и неизвестно было, что делать и куда податься. Неизвестно даже, куда пойти за пайком.
Может, в Красную Армию? Васька поморщился и замотал головой. После вольной войны идти в работу? Шагать строем да слушать приказы? Новое дело!
Васька отлично знал, что его не возьмут. Скажут; мальчишка-партизан от Чигиря и, может, такой же бандит. Но предпочитал думать, что сам не хочет. Так было легче.
И все-таки было погано. Васька шел сквозь весенний сад и сверкающий день со стиснутыми в рваных карманах кулаками. Он совершенно не соответствовал первомайской природе, и она его раздражала.
— Сволочи! — вдруг вскрикнул за кустом высокий голос.
Это настолько совпало с Васькиным настроением, что он остановился и даже открыл рот.
— Прохвосты! — добавил голос и продолжал стремительным нагромождением яростной, почти непонятной брани. Васька выслушал до самого конца и, только когда у ругателя перехватило дыхание, шагнул вперед.
За кустом, поставив ногу на камень, стоял замечательный военный моряк с крепко напомаженным коком над свирепым лбом, с открытой волосатой грудью и непомерным клешем, перекрывавшим ботинки.
— Что такое? — спросил Васька.
— Что? — возмущался военмор. — А то самое! Управление военного порта, обмундирование первого срока за счет республики!
— Ты чего ругаешься?
Военмор топнул ногой о камень. От этого его ботинок коротко шлепнул подошвой.
— Вот что! — понял Васька. — Подошва, значит. А ты ее проволокой, — и показал на собственные ноги.
— Портовые крысы! Холеры! — снова разъярился военмор. — Разве это товар? Шел по дорожке, прихватил грунта — и нет подошвы! Разве это работа?
Васька соболезнующе плюнул.
— Чтобы я, военмор Яков Суслов, шлепал ихним дрянным барахлом! Чтобы они сидели на нашей шее, сосали нашу кровь и по шесть пар хороших штиблет носили!
— Кто? — не выдержал Васька. — Как шесть пар носят?
— Крысы военпортовские!
Крысы с шестью парами ног показались Ваське неправдоподобными. Он рассердился:
— Чего мелешь?
Можно ли в двух словах разъяснить постороннему сложные взаимоотношения между управлением военного порта и плавающим составом флотилии? Можно ли заниматься хладнокровным разъяснением, когда отваливается подошва? Суслов понял, что его негодование до Васьки не доходит, но махнул рукой и пошел, прихрамывая на больной ботинок.
Васька молча двинулся за ним. Времени у Васьки хватало, и любопытство его было затронуто.
— Привязался? — немного спустя спросил Суслов. Он был доволен, что приобрел слушателя, и дружелюбно добавил: — Какого рожна нужно?
— Посмотреть, — ответил Васька. Посмотреть на порт стоило.
