Превыше чисел

Екатерина Шарова

Превыше чисел

Рассказ

Первые дни в светлой и просторной квартире были днями тишины и благодарности. Бабушка учила Аню чтить свою родню, и по бабушкиным законам Аня располагала всех родственников по рангам родства и так же по рангам старалась чтить. Все, кто находился за пределами этого генеалогического круга, были на втором плане, и отношения с этим «вторым планом» сводились к одолжению и отдаче долга. Эта четкость расположения человечества очень нравилась Ане, тем более что это была ее с бабушкой собственная теория и пока что в ней было минимальное количество исключений, Ане было девятнадцать лет, бабушке семьдесят девять и между ними не было никого, кто оспорил бы это замечательное построение. Тетя Наташа, к которой Аня переехала, думала о мире иначе и потому два года не поддавалась обязательствам кровных уз и не брала к себе племянницу. Но все-таки и она сдалась, так что, переезжая, Аня по-бабушкиному кротко и с удовольствием думала, что «родная кровь всегда скажется». За это она была особенно благодарна тете Наташе.

До переезда Аня жила в студенческом общежитии, и в комнате, кроме нее, было еще пятеро студенток. Мудрое изречение «все течет, все меняется» получало здесь особенно зримое воплощение. Жизнь была полна событий и перемен: новые лица сменялись новейшими, музыкальные звуки — немузыкальными, споры о трудновыговариваемых определениях перебивались нестройным хором, провожающим очередного родственника: все это смешивалось, составляя постоянный фон общежитейской жизни. Настоящего единства между шестью сожительницами не было, к тому же состав комнаты то и дело менялся, так что возникали временные союзы двух или трех, которые чаще всего завершались заурядным знакомством. В общем, каждая вела свою независимую жизнь, вникая в соседскую только при необычайных обстоятельствах. Абстрактные категории математики, которые даются немногим женщинам, и невозможность овладеть ими развивали в юных Софьях Ковалевских безграничную любовь к свободе и, соответственно, нелюбовь к ограничениям. Мужская часть математического населения, верная своей природе, продолжала требовать от своих подруг постоянства и послушания. Это несоответствие порождало длинные объяснения, часто с привлечением всех присутствующих и при непременном сопровождении справа, за стеной, нежных звуков Генделя, а слева, за стеной, мужественного модного рева современности. Шумно было в общежитии… К тому же ваш угол стола и даже вашу личную тумбочку могли в любую минуту оккупировать, если не силой, то численностью, а ваша кровать оказывалась занятой неизвестным юным Вакхом, спящим среди нескольких нимф… Но несмотря на многоплановость и многоликость коммунальной жизни Аня умудрялась заниматься и все успевала.

В тихой квартире Ане недоставало былого шума и движения и клонило ко сну и досужим размышлениям. Тетя Наташа, а по-деревенски тетка, обещала Аниной бабушке, своей матери, Дарье Дмитриевне «создать все условия» для учебы Ани. В чем состоит создание всех условий, она смутно понимала, но гордилась обещанием и рассказывала о нем всем знакомым. Тетка была вдова, некогда очень любимая мужем, человеком много старше ее, — она любила наряды, любила угощенья, любила званые вечера со знаменитостями и обожала долгие телефонные разговоры, где все это вместе обсуждалось с таким же аппетитом, с каким елось и смотрелось, — привычка быть балованной и любимой после смерти мужа как бы замкнулась в ней «на себя», так что она продолжала сама себя любить и баловать и требовала того же от окружающих. Аня была молчаливой, тетка говорливой, Аня не любила города и даже после двух лет учебы в городе боялась переходить улицу, тетка не понимала, как можно не любить город, и говорила, что «удивляется на себя», как она могла девятнадцать лет прожить в деревне и «не умереть от тоски»… В общем, тетя Наташа «создавала условия» сама по себе, а Аня через два дня поняла, что теткины разговоры можно не слушать и отвечать только на особо настойчивые вопросы. Тетка обижалась, поджимала губы бантиком, как при муже, но в конце концов ей даже понравилось, что Аня не на все отвечает, и хотя не любила молчаливых, но племяннице прощала, а знакомым рассказывала об Аниной замкнутости и рассеянности, как о чертах, усиливающих ее, теткин, героизм, с которым она решилась взять к себе девочку «очень одаренную, но с очень-очень сложным характером».

Пока Аня жила в общежитии, родственники, особенно бабушка, считая такую жизнь недостойной и опасной для девушки, упрашивали городскую тетку взять Аню к себе в дом, «кланялись» ей то медом, то свежей рыбой… Тетка дары принимала, но Аню брать не спешила, отговариваясь и отписываясь со всем упорством и увертливостью эгоизма, так что в конце концов навлекла на себя осуждение всей деревенской родни и гнев матери, Дарьи Дмитриевны. Сначала мать намекнула в поздравительной открытке, что поведение тети Наташи по отношению к родной племяннице нехорошо и т. д., а потом пришло письмо, которое начиналось так: «дорогая и ненаглядная моя дочи, пишет тебе твоя мати дария дмитриевна, совсем я стала старая старуха, больная и некудышная…», дальше шло перечисление всех болей и болезней, затем несколько примеров из жизни родственников, которые идеально относились к своим близким, и кончалось письмо так: «…ты наташка позоришь меня передо всеми людями и, будучи одинокой вдовой, маишься в двукомнатной кватире, в то время как родная племянница твоя и круглая сирота анна живет безо присмотру в общественном месте, а она девушка, мало ли што, остаюсь твоя старуха мати…» и т. д. После этого письма тетка лично съездила в общежитие и предложила Ане переехать к себе, а матери обещала, что «создаст все условия», и просила не обижаться, потому что и ей тоже пришлось немало переживать в жизни несмотря на отдельную квартиру.