Во второй половине дня прохладный Фриманский бриз, который дует с моря и умеряет зной на улицах Перта, разгулялся вовсю. Волны Индийского океана подбрасывали нас на белопенных барашках и бились о борт лодки. День выдался чудесный. Мы до отвала наелись свежеподжаренных лангустов, выловленных у рифов вблизи острова Роттнест, напились белого «Шардоне» и пребывали в прекрасном расположении духа. Небо на западе запестрело бирюзовым и оранжево-розовым, солнце готовилось окунуться в море, и Боб Коллис направил лодку к югу от Роус-Хэд, прямиком в гавань. Бобу шестьдесят с небольшим, но он выглядит моложе своих лет и держится отлично. В большом городе пристроить лодку на стоянку втрое хлопотнее, чем припарковать машину. Но не для Боба, он ловкий человек. И мы мгновенно вытащили его судно с нелепым названием «Вечерний мародер» из воды и привязали у пристани. А через пять минут я уже сидел в своем стареньком «рейнджровере» и ехал в южную часть города к себе домой.
Войдя в квартиру, я выпил стакан холодной воды и включил автоответчик. Я не люблю иметь дело с автоответчиком и испытываю некоторую неловкость от того, что сам им обзавелся. Но на нем, возможно, содержалась нужная мне информация с предложением работы. Это было важно для меня, потому что если вы начинающий юрист, не так давно открывший свою крохотную конторку и повесивший на дверь медную табличку, то надо хвататься за любую работу, которую вам навязывают.
Я прослушал пленку. Был только один звонок. Незнакомый голос произнес: «Джон, это Джим. Для тебя есть новость. Позвони мне». Я не понял, кто говорил. Когда люди не называют себя, я начинаю злиться. А если учесть привычку австралийцев вообще обходиться без фамилий, то все может запутаться с такой скоростью, с какой и лабораторные мыши не плодятся. И я должен вспомнить всех своих знакомых Джимов. Пришлось прокрутить запись еще несколько раз и основательно порыться в памяти в поисках владельца голоса с таким тембром, высотой звука и возрастной окраской, этих трех определяющих, при помощи которых я могу найти своего абонента. Конечно, все это не очень серьезная проблема. В конце концов, сегодня вечером или завтра Джим позвонит снова.
Но какой-то неугомонный чертик внутри подзуживал меня выяснить все немедля. Я принялся проверять номера. Вот уже пять Джимов позади, а загадка не решена. Когда я пытался отыскать в своей телефонной книжке еще какого-либо Джима, раздался звонок, тот самый, которого я ждал. Я бы ни в жизнь не догадался, что звонил Макквин. Он доктор из Олбани, города к югу от Перта, и его пациенты — отъявленные преступники, заточенные в лучшую местную тюрьму с самой совершенной системой охраны.
— Извини, что побеспокоил тебя в воскресенье вечером... — начал он.
Я знаю его ровно настолько, чтобы ограничиться фразой: «Привет, Джим», поэтому я сказал:
— Мне очень приятно, Джим, я тебя слушаю.
И стал ждать, что будет дальше. Он может покупать дом, разводиться с женой, составлять завещание... Я готов заняться всем, что бы он ни предложил.
— Я о Питеркине, — сказал Макквин.
— Что с ним?
— Он мертв.
У меня засосало под ложечкой, как обычно бывает, когда приходят дурные вести. Ибо речь шла о человеке, который был самим воплощением жизненной энергии.
— Как это произошло?
— Дознание проведут утром, тогда и получим точные сведения. Похоже, с лестницы.
— То есть умер так, как обычно гибнут заключенные в тюрьмах, когда им в этом помогают? — спросил я.
— Не надо об этом думать. Во всяком случае, не теперь. Я решил, что тебя следует поставить в известность. Он был твоим подзащитным.
— Кто производит вскрытие?
— Правительственный патологоанатом. Ты приедешь на дознание?
Я задумался. Олбани в пятистах километрах от моего обиталища, а сейчас восемь вечера. Сидя с трубкой в руках, я живо представил себе пять часов езды по темному безмолвному шоссе, по бокам которого мелькают большие кенгуру, внезапно выскакивающие на середину дороги и замирающие в лучах автомобильных фар. Только попробуй наехать на крупного самца! Он пробьет лобовое стекло и в агонии искромсает вас на куски. А я вообще не люблю так просто, мимоходом убивать животных.
— Попробую успеть. Во сколько мне надо быть?
— В десять, но могу попросить и подождать.
— О'кей, раз у тебя есть такая возможность. Я выеду рано, постараюсь не опоздать. Дай мне знать, если что, хорошо, Джим?
После этого я приготовил себе виски с содовой, уселся в кресло и вскоре поймал себя на том, что думаю о Питеркине...
* * *
Само имя какое-то дьявольское у этого человека. До него я знал только одного Питеркина, мальчика из «Кораллового острова». Но этот Питеркин не имел ничего общего с юным героем Р.-М. Бэллентайна. Это вам не маленький мальчик. Мой Питеркин — настоящий гигант. Вернее, был им. Что-то около одного метра девяноста сантиметров. Прочный как гвоздь, крепкий как дуб, косая сажень в плечах — все эти избитые выражения вполне к нему применимы. Для тех, с кем он хотел подружиться, на его лице появлялась широкая улыбка, но она сияла не часто, потому что Питеркин был человеком замкнутым.
Должен сказать, его стремление к уединению совсем не такое, как у нас, когда мы, добропорядочные граждане, включаем телевизор, запираем дверь и не открываем никому, ибо не желаем, чтобы нас трогали. Нет, замкнутость Питеркина была совершенно другой. Он порой нуждался в тишине и стремился к уединению. Однако хамом он не был, и если посягали на его жизненное пространство, Питеркин просто извинялся и уходил, причем далеко — порой за сотни километров.
