1
Вражьим боем битый, испугом пытанный, матерщиной родных командиров крещенный, бравый усталым безразличием к бравости, с орденом Красной Звезды на груди, с вещмешком за плечами, Дорофей Кудеяров подошел в сумерках к дому своей тетки Ульяны Ротмистровой.
Дорофей пестовал в себе гордость за родное Кудеярово, будто оно едва ли не ровесник Москвы, а красотой переважило все селения, за какие довелось ему в свои двадцать неполных лет воевать уже около года. Дым над банями, белые сугробы дремавших вповалку гусей на зеленом берегу пруда до сладкой боли тревожили его сердце.
Пригрелось Кудеярово в долине на правом берегу Волги, с трех сторон укрытое от ветров горами с меловыми распадками, дубовыми лесами и единственными на всем земном шаре меловыми соснами, взятыми на заметку академиями наук всего мира. На полянах перепелки, стрепеты выводились во множестве, по равнине же, за лесами, разгуливали дудаки, выглядывая из высоких трав, изузоренных полевыми цветами с пчелиным гудом над ними. Перед войной лоси по-свойски заходили в село, чуя доброту людскую. Один молоденький как-то просунул лопоухую наивную башку в открытое окно местного любителя природы, долго внюхивался в висевшие на стене гербарии и от цветочной пыли так расчихался, что разбудил самого разнежившегося в послеобеденном сне натуралиста и его верного Полкана.
Верхний край села, поближе к лесу, заселен Авакувовыми, Староверовыми и в особенности Кудеяровыми.
Целительный ли воздух в глубоких межгориях или уремная глухомань принимали с незапамятных времен староверов, но только понастроили они скитов, развели рыбу в прудах, садами зелено окудрявили солнечные склоны. Устояли староверы перед никоновскими и петровско-бесовскими гонителями древлева обычая и строгости духовной. В новое же, советское время, их не трогали, и они вроде как бы взыграли, ибо были уравнены со всеми верующими одним лишь тем, что отделила власть церковь от государства, а молодое поколение ко всем верам повернулось спиной.
Но в эту страдную военную пору Дорофей Кудеяров блюл в сердце любое, даже самое маленькое, порой наивное проявление предками душевной крепости. И он тревожными просящими руками памяти ощупывал багажишко своего познания истории народа, отыскивал родные корешки.
Ведь совсем недавно еще плитой каменной, замками пудовыми отгораживали учителя Русь от Дорофея, напускали тумана, будто во все поры прежние клубилась тьма в России, и блуждали в той тьме губошлепы-ротозеи, а управляли ими дошлые иноземцы, не измаянные раздумьями о смысле жизни, зато разворотливые и рукастые…
Когда же велением времени для подкрепления духа воинского были вызваны образы Невского, Донского и других умных, смелых и знатных россиян, Дорофей обрадовался и как бы посильнее стал, будто испил того самого кваску, каким вызволяли из калек в богатыри мудрые старики Илью Муромца.
Родословную свою и само название села он смелее повел от брата царя Ивана Грозного — разбойника Кудеяра, облюбовавшего селение на Волге. Но открытие это Дорофей держал про себя, зная усмешливый нрав и куцую историческую память своих сверстников.
Себя Дорофей находил похожим на Грозного, каким предстал царь в описаниях своего современника Катырева-Ростовского: «Царь Иоанн грудь имеша широку, очи серы пронзающи, нос протягновен и покляп».
Все это было у Дорофея Кудеярова — беркутиная мускулистость, протягновенный нос, о котором девчонки шутили: семерым рос, а одному достался.
Давно когда-то, мальчишкой, Дорофей затаился в бане на полке, напустив нестерпимого пару, ветловой палочкой подпер внизу свой горбато нависающий нос, поверив соседу старику, будто таким способом можно выпрямить нос до задорной курносости, как у Милки — сестренки его двоюродной. Тогда Дорофей еще не подозревал о своем родстве с Иоанном Четвертым. До слепоты уходился в пару, и вынесла его тетка Ульяна полуживого, насилу отлежался на свежаке.
А нос оказался с годами вполне уместным на сухощавом лице и вместе с серыми, коршунячьей округлости глазами придавал ему выражение веселой решительности.
В Кудеярове со времен Петра Великого зажились военные лагеря. На окраине, в задичавших садах, осадисто стояли красного кирпича старинные казармы с высокими этажами, длинными крутыми пролетами железных лестниц, гулкими коридорами. Замкнутый корпусами квадратный двор, мощенный каменной брусчаткой, был неразгаданной тайной для подростков и заневестившихся девчат, поджидавших, когда из пропускных ворот выйдут бравые солдаты.
Тесно было в казармах, а пополнение все прибывало. Поставили койки на койки, ножки верхних приваривали к спинкам нижних, и получилось двухъярусное жилье. Многих офицеров рассовали по частным домам — жители издавна привечали военных. За двести лет тут сложился особый тип жителей — с врожденной военной выправкой, прямым, смелым, поедающим начальство взглядом, с короткой чистосердечной речью; «Так точно, никак нет…»
На улицах поближе к казармам много было семей Солдатовых, Гренадеровых, Сержантовых, Капитановых, Майоровых, две семьи даже Полковниковых и одна Генералова. В лагеря эти, видно, не заезжали одни только маршалы, потому и не оставили о себе память в Кудеярове.
