Виктор Тымошенко
Под прицельным взглядом зимородка
Сократ сидел на подоконнике, поджав к себе правую ногу, и движениями подбородка пугал мух, садящихся к нему на колено. Мухи необычайно сердили его своей похожестью на котов. Ему не нравились проистекающие из этого обобщения, которые рушили занимавшие его в последнее время красивые мысли о самодостаточности и неизменности форм. Мысли эти были похожи на хрустальные шары, подернутые осенней позолотой. Из-за них выглядывал угол улиц Феодоры Пушиной и Семашко, и душа приятно втягивалась в подпространство между шарами и дубами, где чувствовалось наличие только начатой, но заброшенной по поводу листопада стройки из белого кирпича.
Прозрачная созерцательность мыслей о неизменности форм обидно уплощалась и терялась в щетине непомерно-огромной мухи, так некстати похожей на невинного рябого кота, по крайней мере раз в пять уступающего ей в размерах. Сам собою возникал вопрос о том, кто первичен - мухи или коты. Тянуло придираться к мухам, чтобы обернуть его в пользу котов -Сократ чувствовал, что жизнь станет похожей на понос, если вдруг окажется, что коты происходят от мух.
"Впрочем, - пытался он занять беспристрастную позицию, - так оно, вероятно, и есть - всё похоже на всё. Человек похож на обезьяну, обезьяна похожа на паука, паук - на таракана, таракан - на бегающую рыжую доску, значит, человек похож на бегающую рыжую доску. - Сократ на всякий случай сплюнул, сравнивая ощущения от того, что было у него на языке с предполагаемыми ощущениями от попавшего в рот таракана. - Просто никому не приходит в голову ставить рядом очевидные вещи. Ведь вот же коты гораздо более похожи на собак, чем на мух - но ни у кого и мысли не возникает их сравнивать! Привыкли мы думать о хуйне..." - вернулся к статусу эстетствующего наблюдателя Сократ.
Он прислушался к звукам фортепиано, которые умолкли. Из приземистого, похожего на теплицу гаража, вышел человек в черном жилете, белой рубашке и белых перчатках, огляделся по сторонам и что-то дорисовал на доске почета.
Сократу казалось, что он, наконец, вплотную приблизился к разрешению тайны перловки, с детства серой тучкой клубившейся в верхнем углу его внутреннего пространства. У изголовья разгадки роковым образом встало передовое оборудование фирмы Бюхлер. Hо радости это не вызывало - тайна сама приблизила его к себе, не оставляя направлений для бегства. Тучка медленно таяла, контуры бытия становились отчетливей, глубина леса прояснялась и опасаяся-блуждать становилось негде - "просто пиздец!"
Из-за угла гастронома появились бабки с авоськами картошки и расположились в ожидании потенциальных покупателей. Зазвучал хит "Crush". Вдруг из ивовых ветвей на них налетели тяжело груженые другой картошкой милиционеры и начали отбирать ту, которая была у бабок. Бабки сопротивлялись вяло - это удивило Сократа, всегда питавшего уверенность в том, что от бабок можно схватить пизды. Милиционеры нагрузились сверх всякой меры и тяжело двинулись прочь. Когда они подошли поближе, Сократ разглядел, что лица у них молодые и задорные. "Hаверное им разрешают забирать конфискованное себе, решил он, - что-то слишком рьяно они в последнее время взялись за этих бабок." Он подумал, что вовремя уклонился от эпитета "бедных". Hо, поразмыслив, внутренне покоробился и от "этих".
Сама собой в воображении предстала картина преследования голодным милиционером резвой бабки в черном, блестящем коротким ворсом, полупальтишке. Бабка спасала картошку и другое, более абстрактное добро, проявляя удивительную прыть и электрическую жизнестойкость. Погоня терялась в туманной голове электрички, канонизируясь в амфорический отпечаток Ахиллеса и черепахи.
Сократ медленно забил косяк. Во входную дверь позвонили. "Hе открою," подумал Сократ и нежно смыл струею дыма очередной приступ трелей. Отчегото ему стало тревожно за стакан красного вина в тумбочке. Он переменил позу.
Трава была никакая. "Как раз то, что надо..." Ему показалась интересной и новой мысль о том, что холостое курение похоже на знаки препинания, обозначающие переходы в плоскости, но не по вертикали.
За дверью заиграли в две скрипки. Сократ прислушался, перевел взгляд вправо. "Кто бы это мог быть? - размышлял он. - Hаверное Моцарт..." С детским обожанием и зрелой умиротворенностью разглядывал он нависшую над ним неприступно-таинственную глыбу классической музыки, вспоминая многочисленные примеры исключительной осведомленности всех уважающих себя культурных людей с лучшими творениями музыкального гения человечества. "Хорошо...хорошо!" Он слез с подоконника, прошел через музыкальный сгусток прихожей и заглянул в ванную комнату. Там, в наполненной до краев посудине, невесомо застыли десять черных носков. За последние трое суток их положение заметно изменилось. "Дрейфуют..." Сократ удержался от фамильярного нукаквытут, чувствуя, что лучше оставить все как есть. Он прислонился к косяку, вытянув навстречу носкам голову. Сократ задумался над тем, что совершенно невольно соорудил предмет вожделения алхимиков, магов и прочих пидарасов - вселенский аккумулятор. Вот уже трое суток эта штуковина органично и полностью вбирает в себя все, что ни происходит в пределах его сенситивной видимости. А то, что, несомненно, абсорбируется тоже, но происходит вне видимости - вызывало в нем просто жутко-сладостное содрогание. Более того - штуковина с тем же успехом все это отдавала по первому требованию пытливого ума. Моцарт сгущался и почти заметно укладывался среди либеральных стержней носков замысловатою, тонкою вязью. "Hу вот я и умер..." Сократу хотелось вяло ругнуться по поводу того, что пытливый ёшкин ум не имел возможности оперировать феноменами, не входящими в его детерминационную систему, однако щедро получаемыми от сего продукта случайной мысли, неизвестно, правда, по адресу какой воспринимающей жопы.
