У меня есть роковой изъян, и мне хотелось бы думать, что он не чужд всем людям. По крайней мере, мне от этой мысли становится легче, когда я занимаюсь писательским трудом. Обычно я приписываю своим персонажам какие-то пороки и привязываю к этому все, что с ними происходит. А конкретнее – привязываю к тому, что они научились делать, чтобы защитить себя, и теперь не могут отпустить старые привычки, даже когда те перестают служить им.
Например, в детстве вы не очень-то контролируете свою жизнь. И поэтому, чтобы избежать в жизни разочарований, вы учитесь никогда не спрашивать себя, чего вы хотите в действительности. И это продолжается довольно долго. И только осознав, что вы не получили чего-то, а тяжеловато получить «то-не-знаю-что», вы в итоге мчитесь в автомобиле по шоссе своей жизни к пункту кризиса среднего возраста с чемоданом, полным наличных, и недавним знакомым Стэном в багажнике.
Может быть, ваш роковой изъян в том, что вы не используете поворотники? Или, может быть, вы, как и я, безнадежный романтик? Вы просто не можете перестать рассказывать себе историю своей жизни. Ту самую, которая идет в комплекте с мелодраматическим саундтреком и золотым светом солнца, пронзающим окна автомобиля.
Все началось, когда мне было двенадцать. Родители усадили меня, чтобы рассказать новости. Именно тогда мама узнала свой первый диагноз – подозрительные клетки в левой груди. Она так часто говорила мне не волноваться понапрасну, что я начала подозревать, что эти слова предназначались исключительно для меня и ни разу не были правдой. Моя мама была слишком уж… веселой и оптимистичной, всячески старалась не выглядеть беспокойной. Я тогда впала в ступор, опасаясь, как бы не сказать чего лишнего, чтобы не сделать хуже.
Но тут мой отец – известный книжный червь и домосед – совершил нечто неожиданное. Он встал, взял нас – меня и маму – за руки и сказал: «Знаете что…Нам нужно срочно избавиться от дурных предчувствий. Нам нужно хорошенько потанцевать!»
В нашем пригороде не было много клубов, только посредственный стейк-хаус с пятничной вечерней кавер-группой, но мама загорелась так, будто он только что предложил взять частный самолет до Копакабаны.
На ней было блестящее желтое платье и пара металлических сережек, которые поблескивали и колыхались в такт ее шагам. Папа заказал двадцатилетний виски для себя с мамой и безалкогольный коктейль «Ширли Темпл» для меня. Мы втроем кружились и подпрыгивали, пока у каждого из нас не закружилась голова. Мы хохотали до упаду, а мой всегда сдержанный отец подпевал под молодежную композицию в исполнении Brown Eyed Girls[1] так, как будто он один в зале.
А потом, уставшие и измученные, мы забрались в такси и поехали домой в тишине. Мама и папа крепко держались за руки, склонившись друг к другу на соседних сиденьях. А я, прислонившись лбом к стеклу, смотрела на мерцающие уличные фонари и думала: «Все будет хорошо, у нас всегда все будет хорошо».
И в этот момент я поняла главное. Когда весь мир кажется тебе темным и страшным, только любовь может увести тебя в мир танцев, только смех может снять часть боли, только красота может пробить броню твоих страхов. Именно тогда я и решила, что моя жизнь будет всем этим полна. Причем не только для меня, но и для мамы, и для всех остальных, кто вокруг меня.
В этом отныне и будет заключаться моя цель. Будут и красота, и свет свечей, и «Флитвуд Мэк», тихо играющая на заднем плане.
Дело в том, что я начала рассказывать себе эту красивую историю о своей жизни, о судьбе и о том, как все складывается, довольно давно, и к двадцати восьми годам моя история действительно стала идеальной.
В ней были и идеальные (разумеется, без рака) родители, которые звонили мне несколько раз в неделю, и их посиделки с вином в компании друг друга. Был и идеальный (романтичный полиглот ростом под два метра) бойфренд, который работал в реанимации и знал, как приготовить кок-о-вен[2]. Идеальная, хоть и не новая шикарная квартира в Квинсе. Идеальная работа, которая позволяла мне называться писательницей. Писала я для издательства «Сэнди Лоу» романтические романы, вдохновленные идеальными родителями и идеальным парнем.
Вот такая совершенная жизнь.
Но это была всего лишь выдуманная история. Поэтому, когда в сюжете жизни появились такие зияющие дыры, через которые стала видна неприглядная реальность, все рухнуло. Так устроены все романтические истории.
Все пришло к тому, что тогда, в свои двадцать девять лет, я чувствовала себя несчастной, опустошенной, разоренной и очень одинокой. Даже вид великолепного дома на озере в штате Мичиган, к которому я подъезжала, вызывал у меня тошноту. Грандиозная романтика всей моей жизни перестала служить мне, но мое роковое нежелание воспринимать реальность все еще было на страже, сидя рядом со мной в моей помятой «Киа Соул», и рассказывая о том, что произошло:
